Виктор Савин - Юванко из Большого стойбища

Я с удовольствием согласился. И мы со Стежкой вышли из дома. Во дворе я его спросил:

— Охотничьи собаки у тебя есть?

— Какие собаки? На собак надеются те, у кого своей смекалки не хватает. Собака ему найдет, укажет, где зверь, где птица. Я и без собак знаю, кто где живет в лесу. Здешние места я изучил как свои пять пальцев.

Шли по селу. Оно кругом в лесу, в горах. Самое типичное село горнозаводского Урала. Стежка шагал впереди, в черном дубленом полушубке, в шапке-ушанке, в подшитых валенках. Брюки выпущены на голенища. Сам высокий, но по-детски худенький.

Возле каменной трансформаторной будки, откуда, словно паутины, во все стороны расходятся провода, Стежка обернулся и сказал:

— Пойдемте в этот проулок, тут до овина ближе.

Вышли в открытое заснеженное поле, а за ним — седой кудрявый березняк. А этот березняк, гляжу, почти весь усыпан черными точками, похожими на грачиные гнезда.

— Там что, косачи, на березах-то? — спрашиваю парня.

— Они, поляши. Тут их сотни. В стаи собираются на зимовье-то. Все равно что домашние. Я уже их ладно поубавил. Смотрите, сидят, нахохлились. Видят нас, а лететь не собираются.

«И верно, какие смирные!» — подумал я, еле поспевая за длинноногим Стежкой. По узкой тропинке, переметенной поземкой и чуть взгорбленной, парень шагал твердо, уверенно. А я чуть ступлю неправильно, в сторону от снежного гребня, так нога сразу вязнет почти до колена. Но иду, балансирую, как на жердочке, и потею, хотя морозец изрядный. Мирюсь со всем. Надо же посмотреть, как охотится Евстигней Поликарпович, первейший промысловик в здешней округе.

За березовой кулисой снова было поле, круглое, как чаша. А в этой чаше — длинные ометы соломы, большой крытый ток, а чуть в сторонке — помещение зерносушилки.

— Вот и пришли, — повернувшись ко мне, сказал раскрасневшийся парень. — Тут я ловлю поляшей.

— Косачи, так их у нас называют, — заметил я.

— А правильно-то — тетерева, — поправил меня Стежка. — Всяк по-своему богу молится.

— Ты что же, в бога веруешь?

— Ну, какой там бог! Это отцова поговорка. Бог всему — человек, я так думаю. Для бога теперь местечка нигде не осталось — ни на земле, ни на небе.

— А в сердце?

— Если у кого сердце как кисель, там могут и бактерии завестись.

Парень подошел к первому омету. Возле него в ряд стояли глубокие ивовые корзины, похожие на кадки, с крышками, сплетенными из лозы. Все эти корзины образовали как бы залавок, затрушенный пшеничной соломой с необмолоченными колосьями. Возле крайних корзин на шестах, точно метелки, маячили тугие тяжелые снопы.

Окинув взглядом «залавок», Стежка взял меня за руку и повел. На третьей от левого края корзине соломы не было, крышка оказалась голой.

— Здесь сидит поляш, — сказал он и чуть приоткрыл вращающуюся на оси крышку. — Смотрите!

Я заглянул в корзину. Черный, с красными бровями косач притаился, прижался ко дну западни и косит на меня взглядом. Стежка выхватил птицу оттуда и живую, трепещущую подает мне:

— Возьмите себе, чучело сделаете. Посмотрите, какой у нее хвост, чисто лира!

От Стежкиного подарка я отказался и спросил:

— Как же косач оказался в корзине?

— А очень просто, — засовывая живую птицу в охотничью сетку, проговорил парень. — Утром и вечером тетерева Слетаются сюда на кормежку. А на корзинах для них приманка. Крышки-то, видите, на оси, как повертушки. Поляш, поляшка ли, как сядет с налету на крышку, она перевернется на другую сторону и прикроет тут же провалившуюся в ловушку птицу.

— Хитро! — заметил я.

— Никакой хитрости, — сказал Стежка. — Закон механики.

Из других корзин тут же, при мне, парень вытащил еще двух косачей и одну тетерку, серую, чуть срыжа.

От колхозного тока Стежка повел меня в кондовый сосновый бор, опушенный рыжими сосеночками, запорошенными снегом. В соснячке перед бором я увидел заячьи следы. «Ну, — думаю, — сейчас мой охотник станет добывать из петель беляков. Это я знаю. Сам когда-то, в детстве, увлекался такой охотой. Насобираешь проволоки, обожжешь ее, а петли ставишь — натрешь их пихтовыми ветками. Было дело, было! Чего греха таить».

— У тебя, Стежка, тут, наверно, петли наставлены? — спрашиваю парня.

Тот чуть повернул голову в мою сторону и как-то брезгливо молвил:

— Такими делами не занимаюсь.

— Почему?

— Гм! Пустяк. Не стоит марать охотничью честь. Да и вообще ловить зайцев петлями запрещено. На это каждый способен. Глупее зайца есть ли кто из зверей? Все время по одним и тем же своим тропам бегает. Ну, и лезет сам в петлю, будто жить надоело.

— Так ты куда же меня повел?

— Пойдете — увидите. А не хотите — можете вернуться. Не больно далеко от дома ушли.

«Ершистый, оказывается, Евстигней Поликарпович!» Бор неожиданно кончился, за ним началось болото. И не иначе — клюквенное. Это видно по карликовым искривленным березкам, по тощим сосенкам, по высоким изгнившим пням, обросшим мхом до самых верхушек. То справа, то слева от тропы стали попадаться небольшие накаты из жердей, похожие на открытые пасти какого-то огромного животного. А в пасти вверху, к нёбу, подвешены гроздья рябиновых ягод.

«Ба! Так это приманка! — начинаю соображать. — Такие «пасти», только из бревен, устраиваются на Крайнем Севере, в них ловят песцов, соболей. Только там на приманку приспосабливают не ягоды, а мясо или рыбу. На кого же тогда настроил эти «пасти» Стежка? Интересно!»

А он идет по тропе и весело поглядывает из стороны в сторону. Но вот он вдруг резко свернул вправо и пошел, по колено утопая в рыхлом снегу, к захлопнутой «пасти».

— Ну, кто попал? — спрашивает меня.

Я пожал плечами.

— Народы Севера такими приспособлениями ловят пушных зверей, — говорю.

— Ну-у? — удивился парень. — Неужто где-то есть такие ловушки? Вот не знал. Выходит, давно открытую Америку открыл. А я-то думал, старался, ломал голову. Увидел настороженную мышеловку, у меня и возникла идея.

Недовольный, разочарованный, Стежка приподнял жердяную пластину и достал из-под нее прихлопнутого, уже окоченевшего глухаря. Не разглядывая, не показывая мне, сунул в сетку на живых, притихших тетеревов и повернул к дому.

— А настроить «пасть» надо? — сказал я.

Он только махнул рукой: дескать, не надо.

На следующий день (это было воскресенье) Стежка поднял меня с полатей задолго до рассвета, накормил жарким из дичатины и повел в лес. Было еще темно, но почти во всех окнах колхозников светились глазастые огни, освещали сугробы перед домами и кое-где черные голые деревца в палисадниках. Стоял крепкий мороз, снег похрустывал под ногами, будто битое стекло. За селом сразу стало как-то неуютно, зябко. Звезды, низко нависшие над лесом, казалось, обледенели. Дунет ветер, стукнет одну о другую, и рассыплются мелкой морозной пылью.