Валентин Иванов - Желтый металл. Девять этюдов
Пили, закусывали фруктами, шумели, пели песни, в саду рвали недозрелые груши, сломали молодое персиковое деревце, напачкали — словом, сразу же натворили немало безобразия.
На следующее утро Филат Захарович страдал от желудка и от похмелья. Немного ожив после обеда, старик потребовал от дочери освободить занятую жильцами-курортниками половину дома:
— А то нам здесь тесно!
— Это, папенька, никак невозможная вещь, — уверяла Антонина. — Нельзя, так у нас не полагается. Я с них деньги получила за месяц вперед, полностью, у них расписка есть, они прописались.
— Ты им деньги верни. Подумаешь, какие птицы! Ты что, для отца не можешь?!
— Да они ж не согласятся! У меня комнаты хорошие, сейчас в городе все занято. Куда они пойдут?
— Тонька, нишкни! Подыщи им другую квартиру, жив-ва!
Чтобы избавиться от ругани, Антонина обещала поискать. Побегав по городу, ничего подходящего не нашла. Она не лгала отцу: сезон был в разгаре, и подыскать приличное помещение было нелегко.
Вернувшись усталая, размокшая от жары, Антонина в ответ на сообщение о неудаче получила скверную ругань. Она просила отца немного потерпеть, но старик отправился сам договариваться с жильцами. Продолжающиеся нелады с желудком портили ему настроение.
— Обожрался, старый чорт, дорвался до сладенького на даровщинку, — жаловалась Антонина Дусе Грозовой. — Ведь я же ему говорила: «Папенька, вы бы не сразу, да воды столько не пейте». Разве ж он понимает! Батюшки, а это еще что такое?
Со стороны жильцов доносились голоса на повышенных нотах.
— О, господи! — И Антонина побежала на шум.
Переговоры Филата Густинова с жильцами добром не кончились. Антонина с удовольствием видела, как старший жилец, москвич, средних лет инженер, с помощью рослого сына-студента буквально за шиворот стащил со ступенек веранды упирающегося здоровенного старика, повернул его и поддал в спину.
Петр Грозов, избрав благую часть, молча присутствовал при ссоре Густинова с жильцами. Улучив минуту, Грозов подхватил друга и утащил его в комнаты Антонины.
— Безобразие, Антонина Филатовна! — выговаривал Окуневой жилец. — Это какой-то дикарь, хулиган. Он позволил себе площадную ругань. Что это за люди? Я пошлю сына за милицией, потребую составления протокола, потребую наказания. За хулиганство есть статья!
Развязка с участием милиции, протоколы, разбирательство не устраивали Антонину Окуневу. Она была вынуждена униженно, — иначе она не умела, — просить прощения за отца. Стремясь умилостивить постояльцев, Антонина не щадила своего родителя:
— Грубый человек, рабочий, не понимает, что говорит, неграмотный, такая у него сибирская привычка, выпил, ударило в голову, вы уж нас христа ради простите…
Добившись пощады, Антонина вернулась к себе. Чтобы успокоить Густинова, Петр Грозов с помощью жены силой накачивал Филата водкой — по-приисковому. Густинов, оседая на стуле, бурчал заплетающимся языком:
— Интеллигенция, грамотные. Сволочи еврейские!.. Душить их! Вороньи носы, нас заклевали, образованные! Ух, я их всех сейчас! — и вскидывался учинить смертную расправу.
Но сейчас с ним самим можно было справиться без особого труда.
— Всегда, вот всегда он был такой! — со слезами причитала Антонина. — Нас, детей, бил смертно чем под руку попадет, мать от его сапогов сколько раз скидывала.
Жаловаться-то Антонина жаловалась, а сама соображала: «Батька такой храбрый потому, что приехал с большими деньгами. Руку на отсечение дам, привез металл!»
Сломленный хмелем, Филат захрапел на дочеринской постели. Теперь уж до утра!..
Антонина передохнула, успокоилась, умыла руки, шею, лицо, натянула капроновые чулки, сунула ноги в лаковые туфли-босоножки на толстой пробке, переоделась в крепдешиновое цветастое платье, причесалась, напудрилась, подкрасила губы и, забыв горе, превратилась в белую, пышную женщину, которая пленила Леона Томбадзе. «Тоня — кинь грусть», как в девушках ее звали на приисках.
— Пошли, прогуляемся, — предложила она Грозовым, бросив критический взгляд на шелковое, но простенькое, по ее мнению, платье Дуси.
— А ты, Нелька, гляди за дедом. И чтобы из дома ни на шаг! — пригрозила Антонина молчаливой девочке. — А то знаешь у меня!..
Смеркалось по-южному быстро. Трое, смешавшись с толпой гуляющих, прошлись по набережной и устроились поужинать в ресторане над морем.
Дусю Грозову интересовало, какие материи и где продают в С-и, что можно купить, какие цены. Относительно лаковых туфель Антонина обещала:
— Я тебе, Дусенька, устрою прямо с фабрики. Здесь и в магазинах туфли безо всякой очереди, но на фабрике выбор бывает больше.
— На фабрике? — прищурился Грозов, мужчина лет под сорок, худощавый, с жесткими черными волосами, с выдающимися скулами на широком лице и слегка раскосый: примесь бурятской иль, по старинному выражению, «братской» крови, отнюдь не редкость среди забайкальских казаков.
Грозов работал на приисках заведующим лесной базой и, сам хозяйственник, знал, что фабрики никаких торговых, тем более розничных, операций производить не могут.
— Да, на фабрике, — подтвердила Антонина, с аппетитом уплетая мороженое. — Есть тут одна такая фабричушка. Я могу устроить через своего знакомого.
— Н-ну… — Грозов подмигнул Антонине: «Баба ходовая! Ну, у нас на приисках обувных фабрик-то нету, у нас другое-то…» Грозов думал о привезенном им краденом золоте.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Наутро Филат Густинов был хмур, хотя боли в желудке его уже не мучили.
— Ото всех болезней во всю жизнь водкой лечился я, — говорил старик. — А ну, сто грамм с утра для легкости ног!
Но водки для опохмелья Филат не получил. За него принялся Грозов:
— Стакан красного-то можно- и баста! А то ты, Филат, друг ситный-то, с вечеру делов-то было наделал. Иль память отшибло? Не по-омнишь? Мало-мало не угодил в милицию на отсыпку-то. Тебе сейчас поднеси, ты опять со старых дрожжей заведешься, как опара на печи!
При упоминании о милиции старика передернуло.
— То-то! — пилил его Грозов. — Попал бы ты, старый дьявол, принялись бы тебя красные околыши расспрашивать: кто, да что, да откуда, да почему, да как, да зачем? А? Не знаешь, что ли, как они сумеют прилипнуть, башка ты еловая!
— Не нуди. Иди ты!.. — отругнулся старик.
— Не-ет, милай, как бы ты-то не пошел туда. Ну, встряхивайся! Пошли, купнемся в теплом море, косточки на солнышке распарим. Надевай шляпу. Я тебе по дороге поднесу стакан красного для полосканья брюха. Пей, да разумей!
