Джон Грогэн - Марли и мы
Следующим шагом на пути нашей деградации до уровня варваров стало принятие душа. Марли понял, что может просовывать голову через занавеску ванны и ловить уже не струйку, а целый водопад. Я мылился, и тут его большая рыжевато-коричневая морда неожиданно возникала передо мной и Марли утолял жажду брызгами душа. «Только нашей мамочке не говори», – предупреждал я его.
Я старался провести Дженни и заставить ее поверить, что мне удается без особых усилий держать все под контролем. «О, мы там отлично ладим!» – говорил я и, поворачиваясь к Патрику, добавлял: «Не так ли, дружок?» На это он давал стандартный ответ: «Пяпя», а потом, показывая на вентилятор на потолке: «Витилятлл!». Но Дженни все поняла. Однажды, когда мы с Патриком приехали со своим ежедневным визитом, она долго смотрела на нас с недоверием и, наконец, спросила:
– Христа ради, что ты с ним сделал?
– Что ты имеешь в виду? – ответил я вопросом на вопрос. – С ним все отлично. Да, сынок?
– Пяпя! Витилятлл!
– Но его одежда, – сказала Дженни. – Какого черта…
Только тогда я сообразил. Что-то было неправильно в единственной детали его туалета, или «однушке», как мы, мужественные папашки, любим называть комбинезончики. Его пухленькие ножки были, как я теперь увидел, продеты в отверстия для рук, которые были такими узкими, что могли затруднить циркуляцию крови. Воротничок свешивался между ножек, словно вымя. Сверху, из расстегнутой ширинки, торчала голова Патрика, а его ручки терялись где-то в широких штанинах. Это было нечто.
– Олух! – воскликнула Дженни. – Ты неправильно его одел.
– Ну, тебе виднее, – ответил я.
Однако игре пришел конец. Не вылезая из кровати, Дженни взяла трубку. Через пару дней, как по мановению волшебной палочки, на пороге нашего дома с чемоданами в руках появилась моя дорогая и любимая тетушка Анита. Медсестра на пенсии, она еще в юности приехала в Америку из Ирландии, а теперь жила в соседнем штате. Тетушка весело принялась наводить порядок. Холостяцкие правила канули в Лету.
Когда Дженни, наконец, выписали, врачи наложили массу строжайших запретов. Если она хочет родить здорового малыша, она должна соблюдать постельный режим как можно дольше. Ей разрешили подниматься, только чтобы выйти в ванную комнату. Раз в день короткий душ, а потом снова в постель. Никакой готовки, никаких смен подгузников, никаких походов за почтой, не поднимать ничего тяжелее зубной щетки (в том числе не поднимать и Патрика). Последний запрет оказался самым тяжелым для нее. Строгий постельный режим, без обмана. Врачам Дженни удалось успешно предотвратить угрозу преждевременных родов, теперь их целью было не дать подобному повториться еще в течение как минимум трех месяцев. К тому времени зародышу было бы 35 недель: на таком сроке он немного слаб, но полностью развит и готов самостоятельно выжить в окружающем мире. Все это означало, что Дженни фактически обречена застыть неподвижно, как ледник. Тетушка Анита, благослови Господь ее милосердную душу, осталась с нами надолго. Присутствие нового партнера для игр доставило Марли несказанное удовольствие. Вскоре он приучил и тетушку Аниту поворачивать кран и оставлять для него воду.
Через несколько дней к нам пришла медсестра. Она вставила катетер в бедро Дженни, прикрепив его к маленькому насосу, работающему от батареек. Последний в свою очередь она прикрепила ремешком к ноге жены. Теперь насос постоянно подавал лекарства, сдерживающие роды, в кровь Дженни. Кроме того, на живот Дженни эластичным бинтом прикрепили огромную присоску, похожую на орудие пыток, с клубком проводов, подсоединенных к телефону. Это была система постоянного контроля за состоянием беременной. С ее помощью медсестра в больнице три раза в день снимала показания пульса ребенка. Я сбегал в книжный магазин и вернулся с огромным количеством книг, которые Дженни проглотила буквально за три дня. Она старалась сохранять присутствие духа, но скука и постоянное беспокойство за здоровье своего не родившегося ребенка удручали ее. Хуже всего было то, что ей, матери 15-месячного сына, запретили подходить к нему, брать его на руки, кормить, когда он был голоден, купать, когда он пачкался, и утешать, когда он плакал. Я клал сына на нее, когда она лежала, и он принимался таскать ее за волосы и совать пальцы в рот. Он показывал на вращающиеся лопасти вентилятора над кроватью и говорил: «Мямя! Витилятлл!» Это заставляло Дженни улыбнуться, но такого общения явно было недостаточно. Она медленно сходила с ума.
Конечно, Марли постоянно составлял Дженни компанию. На полу возле ее кровати валялась целая куча игрушек и замшевых косточек, которые Марли приносил на случай, если Дженни вдруг захочет поиграть и выпрыгнет из постели. Так он и дежурил днями и ночами. Когда я возвращался с работы, тетушка Анита на кухне готовила обед, Патрик сидел рядом с ней на своем стульчике. Затем я шел в спальню и обнаруживал, что Марли стоит возле кровати, положив на нее подбородок, и виляет хвостом, уткнувшись носом в шею Дженни, пока она читает, дремлет или просто смотрит в потолок, положив руку ему на спину. Я зачеркивал каждый день в календаре, чтобы она видела: дело движется, но это привело только к тому, что каждая минута, каждый час тянулись для нее еще медленнее. Некоторые люди были бы счастливы провести жизнь в ленивом безделье, но Дженни к их числу не относилась. Она была рождена для того, чтобы постоянно спешить, и вынужденная праздность незаметно, шаг за шагом разрушала ее. Она напоминала моряка, попавшего в штиль и с надеждой ожидающего хоть слабого намека на ветер, который наполнит паруса и позволит продолжить путешествие. Я старался подбодрить ее, говоря что-то вроде: «Через год мы будем вспоминать все это и смеяться», но сам чувствовал неубедительность своих слов. Иногда взгляд Дженни был совсем отрешенным.
Когда Дженни остался ровно месяц постельного режима, тетушка Анита собрала чемоданы и попрощалась с нами. Она прожила у нас сколько могла и даже неоднократно откладывала отъезд, но у нее дома остался муж, который, как она сама полушутя говорила, имел все шансы превратиться в дикаря в результате постоянного общения с телевизором и чрезмерной любви к круглосуточным спортивным каналам. Мы снова остались одни.
Я делал все возможное, чтобы удержать корабль на плаву, вставал утром, чтобы искупать и одеть Патрика, покормить его сухим завтраком и пюре из моркови и выйти с ним и Марли хотя бы на короткую прогулку. Затем я оставлял Патрика у Сэнди на время работы и забирал вечером. Я приходил домой в обед, чтобы покормить Дженни и принести ей почту – пожалуй, это было самое яркое событие за день в ее жизни, – играл с Марли и пытался убирать в доме, который постепенно принимал запущенный вид. Трава не скошена, белье не постирано, стеклянная дверь веранды разбита, после того как Марли, будто герой мультфильма, вылетел через нее в погоне за белкой. Зато теперь пес мог входить в дом и покидать его, когда ему заблагорассудится, проводя долгие часы рядом с прикованной к постели Дженни. «Я починю дверь, – каждый раз обещал я. – Сегодня же». Но тревожный взгляд жены останавливал меня. Ей приходилось призывать всю свою волю, чтобы не вылезти из кровати и не начать приводить дом в порядок. Когда ночью Патрик засыпал, я бегал в магазин, а иногда гулял в парке. Мы питались продуктами, доставляемыми на дом, и макаронами. Дневник, который я вел годами, пришлось забросить. У меня просто не оставалось ни времени, ни сил на него. Одна из моих последних коротких записей гласила: «У меня просто ни на что не остается времени».
