Сергей Алексеев - Ох, охота!
Когда в Воронежской области у одного охотника-любителя я попросил показать рогатину, он достал с чердака березовые двурогие вилы и сказал, что у них рогатиной называют эту штуку. Но она вовсе не предназначена на медведя; с этим оружием в прошлые времена брали живьем и сострунивали волков, но в крайнем случае его можно очень спокойно заколоть этой рогаткой. В Амурской области с подобным инструментом ловят живых тигров для зоопарков и тоже называют рогатиной.
Отечественный нож с чехлом
Классические охотничьи ножи
Слово «нож» произошло от ноги, поскольку в прошлые времена на Руси его носили обычно за голенищем, у ноги, отчего он получил еще одно, более распространенное название — засапожник. Надо сказать, в умелых руках это оружие грозное. Говорят, были у нас ловкачи и храбрецы прошлых времен, которые резали вепрей и ходили с ним на медведя, мол, бросали ему сначала шапку и, пока зверь ловил ее, одним ударом под мышку (старообрядцы говорят «в пазусти») разваливали ему грудную клетку между третьим и четвертым ребром — самое уязвимое, сердечное место. Верить или не верить — воля каждого, однако если вспомнить русскую историю, то в ополчении был своеобразный род войск, эдакий пеший спецназ, вооруженный только засапожниками, который вступал в поединок с конницей супостата. Они подныривали под брюхо лошадей, резали им сухожилия, а когда всадник валился наземь, то сам насаживался на нож. Видимо, это был распространенный способ борьбы, поскольку об этом неоднократно упоминают летописи — «с засапожникы вражьи полкы побеждаша».
Полагаю, подобные традиции весьма стойкие и могли дожить до наших дней. В любом случае, по этому поводу даже анекдот есть. К одному медвежатнику, что брал зверя с одним ножом, приехал однажды корреспондент из «Огонька», чтобы сделать фоторепортаж. Приходят они к берлоге, охотник и говорит:
— Ты садись вот здесь в кустах и снимай. А я медведя резать буду.
Подошёл, растолкал зверя, сунул ему ножик «в пазусти», потом о шкуру его вытирает и спрашивает:
— Ну что, снял?
— Снял! — отвечает журналист. — Сейчас полоскать пойду.
Промысловый нож несколько отличается от красивого охотничьего формой лезвия, размерами и весом, поскольку у штатного охотника он заменяет все инструменты, от топора, когда нужно срубить дерево или вытесать копылья для нарт, до стамески и отвертки. В основном они самодельные, выкованные или выточенные из того железа, что подвернулось, — автомобильная рессора, пила от пилорамы, клапан от двигателя, диск от культиватора или найденная в тайге белогвардейская шашка. В каждом поселке непременно находился мастер, но не у всех ножи получались такими, чтоб соответствовать требованиям промысловика. Чаще всего выделывали их бывшие зэки, которые больше гонялись за красотой, эффектностью, и форма лезвий у таких ножей более годилась для бахвальства и поножовщины, нежели для таежного ремесла. Поэтому охотники в большинстве случаев изготовляли их сами — под свою руку. В основном это был нож с лунообразным режущим концом лезвия для удобства съема шкуры и разделки, без всяких канавок, «усиков» и прочих излишеств. Рукоятку делали из дерева, либо наборную из бересты — на морозе они не холодят рук. У дяди Гоши Бармы был нож, на который без тоски и смотреть-то было невозможно: лезвие толстое, источенное, ручка березовая — одним словом, косарь, которым скребут во время помывки некрашеные полы. Однако он в одиночку снимал с лося шкуру за семнадцать минут (специально засекали время) и ко всему прочему еще и разделывал тушу, не применяя топора. И одновременно рассказывал байки. Со своим ножом на поясе Барма ездил в город, с ним же пришел и на суд (перевозил школьников через реку, и одна девочка утонула), где получил два года «химии» и пошел по этапу — никому и в голову не пришло, что этот веселый, неунывающий мужичок может быть с оружием, которое обнаружили и отняли совсем случайно только в пересыльной тюрьме.
В наше время великое изобилие самых разных ножей практически свело на нет их настоящее назначение на охоте. Он стал скорее орудием, чем оружием, поскольку служит для обработки трофея — шкуру снять, да и так, колбаски порезать. Но обратите внимание, сколько уважения и внимания к охотничьему ножу, сколько гордости испытывает его владелец, если из всей компании у него оказался самый лучший, хотя это все относительно! Есть даже такая мужская забава испытывать лезвие на прочность — секут лезвием по лезвию, в котором будет вмятина, тот и проиграл. Казалось бы, нож в охотничьем (особенно любительском) обиходе устарел, как кремневка, однако же культура холодного оружия лишь развивается и предприятия типа Златоуста, Золингена и прочих, в том числе мелких производителей, процветают. Полагаю, причина здесь совершенно в ином — в мужской психологии, которая, к счастью, изменяется много медленнее, чем технический прогресс. Нож, как и любое оружие, — продолжение разящей десницы, обязательный атрибут вольного человека, мужская гордость. Кстати, до принятия христианства у нас на Руси все вольные женщины носили на шее ножи, как признак равного с мужчиной достоинства. А если исходить из умозаключений старика Фрейда, то нож у мужчины — выражение его сексуальной силы, символ фаллического культа.
Безопасность
Говоря об оружии, даже самом примитивном, прежде всего следует помнить, что и незаряженное ружье один раз стреляет. Например, я с детства в очень жесткой форме был научен, как надо обращаться с оружием, и не только строгим отцом, от которого за небрежность в обращении или недомыслие можно было получить шомполом. Однажды пошли с Вовкой Першиным за рябками, а у него берданка была, которая делала осечки. Вот он щелк да щелк — не стреляет, а у меня новенькая «Белка», и как ни выстрелю, так рябчик валится. Ему завидно стало, ну и решил меня попугать, чтоб пацанам потом рассказать, как я трусил. А ведь здоровый был дурак, на два года старше, но отрочество наше проходило в суровых условиях испытаний и выживания, где надо было все время доказывать, что ты имеешь право на существование. В общем-то все это были чисто мужские нравы, где презиралась трусость и слабость характера. Вероятно, Вовка подумал, что выбросил затвором осечный патрон, но выбрасыватель не сработал. Наставляет на меня ствол, щелкает и хохочет. Кричу, Вовка, перестань, а он снова затвор передергивает и — щелк. Я понимаю, что патрона в патроннике не должно быть, но в какой-то миг вдруг почуял — сейчас убьет! Упал за пень, матерюсь, а он щелк и выстрел! Пень трухлявый, в нем дыра, и дым идет, а весь заряд в землю ушел возле моего лица, и лишь одна дробина по голове чиркнула. Вовка берданку бросил, руки затряслись, белый, как полотно, однако не струсил, не убежал. Увидел, что я жив, хотя и кровь течет, на моих глазах берданку о дерево шарахнул, ствол загнул и поклялся, что ружья в руки не возьмет. Только я должен оставить этот случай в глубокой тайне: узнает старший Першин — до полусмерти запорет.
