Сергей Жигалов - Бродячие собаки

— Тогда не посадили, а за склады точно посадят, — рыдала она. — Они наживаются на тебе, а ты дурак, на зону пойдешь.

— Я для друзей. Мои друзья меня в беде не оставят, — куражился муж. — Эт ты меня на подполковника променяла…

— На утро валялся в ногах, просил прощенья, а к вечеру опять карлик перепончатый, таблетка растворимая, являлся.

От тюрьмы и от позора увезла Наталья мужа в деревню. Устроился в райцентре заведовать гражданской обороной. Должность не денежная, но и не пыльная. Какой-никакой, а руководитель районного масштаба. С полгода продержался, а потом опять пошло, поехало.

— Да я в Афгане!.. Да я в Чечне!.. — рвал на себе рубаху Петруччио. За два года умудрился прокатиться по всей районной руководящей лестнице. Механиком в ПМК устраивался, завтоком в колхозе, полтора месяца разруливал машинистом на кормозапарнике, две недели продержался. До свинофермы докатился, оператором. В подпитии грозно ел глазами собутыльника бывший майор внутренних войск:

— Как ты меня обозвал? Ну-ка, повтори!

— Ну… Питух.

От удара лязгал собутыльник зубами, хватался за вилы.

— За-по-рю-у!

— Давай! — вскидывался Питух. — Давай, коли русского офицера!

— И запою! — жамкал прикушенным языком коллега. — Руки аспускаешь, как маенький. Тут те не зеки. Пивык там с зеками. За стеной хрюкало…

В дни просветленья уходил Петр на реку. Забирался в гущину, раскидывал удочки. Глядел вглубь на текущую воду под поплавками. И как из глубины речной всплывало давнее, как ухлыстывал за Наташей. А она от него бегала, Веньку из армии ждала. И когда понял он, что не взять девчонку приступом, показал ей Венькино письмо без конверта. Будто он прислал ему это письмо уже из армии. Хвалился в письме дружок, что влюбился он в «классную девочку и та в него влюбилась…» А в самом деле письмецо лет пять назад прислал Венька дружку закадычному, когда после десятого класса ездил в Самару в строительный колледж поступать. Хвалился, как с девицей одной закружился. В деталях описывал. Прочитала то письмецо Наташа и согласилась замуж за него выйти.

«Не за него ли мне «воронье яйцо» из-под рефрижератора прилетело?» — рыбешкой на крючке препыхалась мыслишка. Глядь, вдоль кустов волны на две стороны пошли, а в острие головка с усиками. Выскочила на берег ондатра. Спинка рыжая на солнышке взблеснула рыжиной.

«Шапка приплыла». Стеганул Петр по кустам удилищем, ондатра камнем в воду, пузырьки как от волосатика пошли. К первым морозам наловчился Петр ловить ондатру капканами. Увидит на берегу россыпь вышелушенных зверьком ракушек, разгребет и капкан в середку насторожит, чтобы только язычок стальной торчал. Утром проверять приходит: есть, сидит. Научился шкурки выделывать, шапки шить. И вроде как в Натальиных глазах приподнялся. По пьяному делу грозился жене:

— Сережки золотые с бриллиантовыми камушками куплю. И в Париж поедем…

Но срывался в стакан перепончатый волосатик, таблетка растворимая, и наутро вот так же жался на диване неудалый скорняк. Слышал, как дверь стукнула — Наташа пришла… Где это она так долго?… Одеяло теплое сверху легло, с головой накрыло: «Пришла, добрая она. Если бы не она…» И заснул.

Глава седьмая

Найда отлеживалась на соломе под навесом. Зализывала раны. Танчура делала вид, что не замечает ее. Но когда Веньки подолгу не было дома, сжаливалась, носила ей объедки, кости. Найда встречала хозяйку пристальным взглядом. К еде не притрагивалась, пока Танчура не скрывалась в сенцах. Вовка, проснувшись утром, вставал столбиком в кровати: «Найда!» Стоило Танчуре отвернуться, как бесштанный Маугли переползал через порог, скатывался с крыльца и устремлялся к Найде.

… Танчура обмерла, увидев, как Вовка стоял на четвереньках, задрав кверху мордашку, а Найда зализывала ему покусанную щеку. Подхватила сына на руки.

Приехав на обед, егерь застал такую картину. Вовка катался по полу, бил ногами, орал что есть мочи. У крыльца ему подвывала Найда. Еще громче орал телевизор. Танчура, зажав уши, сидела перед экраном.

— Что за шум, а драки нету, — присел на корточки перед сыном егерь. Вовка заморгал глазенками, притих. Перестала выть и Найда.

— Вот увидишь, схарчит нам ребенка твоя сука. — Танчура подолом утерла глаза. — Хватишься, только поздно будет.

— Чего ты опять на нее?

— Она ему лицо лижет.

— А он?

— Глаза не продерет, к ней мчится.

— Значит, быстрее заживет.

— Она всякую падаль жрет. Заражение получится, — дрожала подбородком Танчура. — У него покусы в треугольнике смерти на лице. Занесет инфекцию, спасти не успеем. На что она тебе? У тебя Ласка есть. Отдай вон пастухам. Я уж договорилась с Подкрылком.

— Погоди, хоть рана зарастет у нее.

— Во, смотри. Что и требовалось доказать. — Танчура подбежала к окну. Вовка под шумок уковылял из дома. И теперь следом за Найдой носился по двору. Белесые волосенки развевались на ветру.

Скоро раны от укусов на Вовкином лице зарубцевались. Осталась на скуле красная птичка. Оправилась от ран и Найда. Налилась силой. Шерсть сделалась гладкой, заблестела. К своей третьей в жизни зиме Вован шмурлил так, что пыль столбом стояла. В любой мороз рвался во двор. Схватит кусок со стола и к двери: «На-да, На-да!»

Та сидит у крыльца, ждет. Если егерь запирал Найду вместе с Лаской в вольер, парень поднимал рев:

— Выпусти, пап. Это тюрьма для животных.

Как-то егерь закрыл собак в вольере и ушел на службу. Перед обедом позвонила Танчура:

— Вовка пропал. Обыскалась, нигде нет.

Приехал домой. Все закоулки, все ямы, кусты обшарил. В колодцы заглядывали. Звали, кричали.

— Найду надо выпустить, может, она найдет, — догадался егерь. Открыл вольер, Ласка выскочила, а та в конуре сидит. Егерь на четвереньки встал, заглянул в конуру. Найда хозяина увидела, хвостом по соломе забила: вишь, мол, сама не могу встать. Под боком у нее Вовка спит, посапывает, раскраснелся. Шапка на один глаз съехала.

«Как же он, окояненок, в вольер-то сумел залезть? — мучился догадками егерь. — Под рабицу не подлезешь. Неужто по лестнице влез на сарай, по крыше? А в вольер-то как спустился? Во-о, дуболаз так дуболаз».

Танчура опять расшумелась:

— Все из-за нее, из-за твоей любимой сучки. Она его куда-нибудь заманит. Чего ты из него собачатника растишь?

— Все лучше, чем перед телевизором днями сидеть, — мрачнел егерь. Он всегда супился, когда Танчура кричала.

— Ругаешь за телевизор, — не унималась Танчура. — Ровесники папу-маму не выговаривают, а он вон как шпарит. Скажи, Вов, про танки.