Хел Херцог - Радость, гадость и обед
И наконец, если любовь к питомцам является адаптивной чертой, развившейся на каком-то этапе истории человека, значит, люди, привязанные к своим собственным животным, должны передавать свои гены успешнее, чем их менее зверолюбивые собратья. В большой дарвинистической игре выигрывает тот, кто более успешен в репродуктивной сфере. Пусть ваша кошка делает вас счастливее, здоровее или даже помогает прожить дольше — это все неважно. Может ли наличие питомца повысить вашу способность к репродукции, вот в чем вопрос. Возможно, девочки, выросшие в семьях, где были животные, более успешно растят собственных отпрысков, поскольку научились заботиться о других, когда ухаживали за своей собакой. Или же, возможно, наши предки, имевшие животных, чаще выживали в трудные времена, потому что всегда могли съесть своего товарища. Я даже готов допустить, что одних женщин заводят крутые мачо с крупными собаками, а другим нравятся добрые и мягкие мужчины, нежно тискающие маленьких собачек. (Вспомните, что симпатичный француз Антуан успешнее добивался свидания, когда имел при себе собаку.) Однако я крайне скептически отношусь к мысли о том, что, полюбив своего питомца, наши предки получали репродуктивное преимущество, перекрывавшее затраты сил и ресурсов на содержание питомца.
Домашние животные как паразиты
И все же, если привязанность к домашним питомцам не связана с эволюцией, почему мы становимся так близки с ними и не жалеем для своих питомцев ни денег, ни эмоций? Возможно, привязанность к животным — явление того же порядка, что и цвет костей, то есть бесполезный побочный эффект эволюции. Возьмем для примера теорию музыки гарвардского эволюционного психолога Стивена Пинкера. Когда речь заходит о языке и о страхе перед змеями, Пинкер является убежденным адаптивистом, однако любовь к музыке, по его мнению, является совершенно бесполезным с биологической точки зрения последствием замысловатого строения нашего мозга. Так нельзя ли распространить эту точку зрения и на наш вопрос и сказать, что любовь к питомцам, подобно любви к музыке, не имеет никакой адаптивной ценности для человека?
Что чаще всего говорят о своих животных американцы? «Они мне как дети». Людей подсознательно влечет к животным, напоминающим младенцев, — пухленьким, большеглазым, большеголовым. Эти черты пробуждают в нас родительский инстинкт и помогают нам в деле успешной передачи генов, заставляя заботиться о существах, которым мы эти гены, собственно, и передаем, — речь о человеческих младенцах. Однако инстинкты слепы, их можно обмануть. Примером может послужить гнездовой паразитизм — стратегия воспроизводства, используемая не одним десятком видов птиц. Вот кукушка откладывает яйцо в гнездо трясогузки. Несчастная трясогузка высиживает кукушечье яйцо и кормит подкидыша до тех пор, пока тот не оперится и не вылетит из гнезда. Забавно, что трясогузка, вероятно, получает массу эмоционального удовлетворения, пока выращивает подкидыша, и не понимает, что на самом деле стала жертвой наглого дарвинистического подлога.
В 2005 году мы с Мэри Джин тоже попались на эту удочку. В роли паразита выступила наша кошка, а злодейку сыграла ее сообразительная мамаша, которая оставила котенка у нас на пороге и скрылась в неизвестном направлении. За год до того умер наш лабрадор Цали, но больше мы животных заводить не собирались. И вот однажды возвращаюсь я с работы, а Мэри Джин встречает меня широкой улыбкой. Из комнаты доносится жалобное «мяу». Оказывается, Мэри Джин обнаружила котенка под крыльцом. Трехцветный пушистый комочек обладал полным набором положенных младенческих признаков — большие глаза, мягкая шерстка, — и устоять было просто невозможно. Все было ясно с первой секунды.
Мне нравится теория о том, что связь человека с животным является побочным следствием эволюции и основывается на обмане наших родительских инстинктов. Проблема только в том, что эта теория не объясняет огромные культурные различия и то, почему одни народы держат животных чаще, а другие — реже, одни обращаются с питомцами так, а другие — эдак. Возможно, рассматривать любовь к домашним животным следует с позиции иной эволюции — не дарвинистской, а социальной.
Содержание питомцев как заразное психическое заболевание
Пик моей интеллектуальной карьеры пришелся на тот день 1979 года, когда я обнаружил, что сижу в автобусе бок о бок с Ричардом Доукинсом. Автобус был битком набит этологами, направлявшимися в ванкуверский аквариум. Я тогда только-только закончил читать книгу Доукинса «Эгоистичный ген» и был совершенно потрясен тем, что запросто сижу рядом с ее автором. Книга эта весьма полезна во многих отношениях, но повернуться к соседу меня заставила одиннадцатая глава, в которой Доукинс доказывает, что для эволюции не нужны ни гены, ни живые организмы вообще. Достаточно одних лишь репликаторов — штуковин, которые способны копировать сами себя и отличаются долговечностью, плодовитостью и точностью копирования. В ходе биологической эволюции роль этих штуковин сыграли спиральные «лесенки» из молекул (мы называем эти лесенки генами), которые используют наше тело для само-воспроизводства. Однако Доукинс утверждает, что аналогичные процессы происходят и в культурной эволюции, только репликаторами в ней выступают биты информации, которые передаются посредством имитации и воспроизводятся у нас в сознании. «Штуковина» — термин не слишком научный, поэтому Доукинс назвал свои гипотетические единицы культурного наследования «мемами» — это слово похоже на «гены» и восходит к греческому слову «память».
Мемы вездесущи. Некоторые из них вполне обычны (кепку можно носить козырьком назад), некоторые трагичны (царившая некоторое время в Японии мода на самоубийства, когда незнакомые друг с другом люди забирались в мини-вэны, наглухо закупоривали окна и двери и поджигали жаровню с углем), некоторые возвышенны (искусства). Обрывки песен, которые беспрестанно крутятся у вас в голове, — это тоже мемы. Крутые кроссовки, политические взгляды — мемы, мемы. Наши предки способствовали распространению мемов, подражая действиям друг друга. Однако в эволюции человека мемы начали играть значительно большую роль после появления языка символов. Сегодня мемы с головокружительной скоростью распространяются по всему земному шару посредством радио, телевидения и, конечно, Интернета. Новейшим способом передачи мемов можно назвать непостижимый, на мой взгляд, новояз, сливающий воедино письменную и устную речь: «пжалста!»
Даже сам термин «мем» оказался невероятно успешным мемом. Десять минут назад, когда я попробовал отыскать это слово в Гугле, на экран вывалилось 350 миллионов ссылок. Слово «мем» оказалось в Оксфордском словаре английского языка. Прошлым вечером один телекомментатор назвал мемом неприятную очковтирательную политическую кампанию. Однако, хотя чокнутые технари, лихие битники и некоторые философы приняли теорию Доукинса на ура, настоящие эксперты в области культурной эволюции — антропологи — отнеслись к ней в лучшем случае равнодушно. Они считают, что определение мемов слишком уж расплывчато, что мемы — в отличие от генов — не являются дискретными единицами. Они утверждают, что человеческая культура прекрасно развивается без помощи всяких воображаемых репликаторов.
