Борис Казанов - Роман о себе
Отказавшись от листка, я ответил:
- Не читаю биографий.
- Почему?
- Лучше их не читать, а то сложится о себе плохое мнение.
- Разве вы не хотите сильного парламента, который бы составил оппозицию нашему лидеру?
- Безусловно, нет. Лидер - мой земляк.
- Но это местническая позиция.
- Согласен. На меня действуют только подобные аргументы.
- Вот вы курите, - сказал он, - а я был одним из зачинщиков «табачного бунта».
Это уже что-то! Вся страна была наслышана о демонстрации на улицах Минска против нехватки сигарет. Тогда не было также и мыла, и зубной пасты. Во Владивостоке люди не мылись и не чистили зубов. Но они никак не могли обойтись без курева. Если закуришь, то прямо кидаются со стоном: «Дай!» Даже тараканы облепляли не еду, а окурки. К нам на судно пришли грязные овшивевшие б…ди и предложили за сигарету сделать минет… И никто не протестовал! А тут устроили «табачный бунт»…
- Разве это не аргумент? - настаивал он.
- Я за вас, но при одном условии. Мне не нравится, что вы курите «Астру».
Он достал смятую пачку «Парламента»:
- Такие сигареты вас устроят?
- Я буду голосовать за человека, который курит только «Мальборо».
- Но таких сигарет, как у вас, в Минске нет.
- Поэтому я не проголосовал еще ни за одного кандидата.
Наконец он сдался:
- В таком случае я почитаю возле вас?
- Пожалуйста.
Остальные читатели газет садились без всякого разрешения, как будто это единственная скамейка, на которой можно сидеть. Когда уже не оставалось места, увидел заспешившую сюда тетку, слегка прихрамывающую, с рябоватым лицом и распухшими на холоде руками. Тетка была без газеты, но - делать нечего! - я поднялся. Тетка шла не к скамейке, а ко мне.
- Уж вы извиняйте, какая я, - обратилась она церемонно, - а я не привыкла без мужчины ходить. Нога болить и вообшчэ. Не могли бы вы взять меня под ручку?
- Не имею ничего против пройтись.
- Вы симпатичный мужчина, - польстила мне тетка, сама беря меня под руку и дуя на пальцы незанятой руки. - Я вас издалека усмотрэла. Вы человек с образованием и немного не того?
- Я писатель, - сказал я.
- В аккурат попала! Художэственный мужчина.
Поначалу я воспринял тетку в контексте импровизаций Михаила Афанасьевича Булгакова. Вроде заоблачного пришельца, перебравшегося с Патриарших прудов к памятнику Якуба Коласа. Но постепенно оценил ее, как собственное достижение. Ведь бывали такие случаи, мне места не хватит пересчитать, когда под мое настроение попадалась какая-либо тетка. Мы прогуливались, согреваясь, наслаждаясь общением, вдоль трамвайных рельсов. По дороге нам уже попадались гуляющие. Составляясь в пары, они выходили из бывшей гостиницы «Дом колхозника». Тетка сказала, посмеявшись, как ее мужик, поехав в такой дом отдохнуть, вернулся на следующий же день. Никак не могла выведать, что там с ним приключилось. Выведала, его напоив: всех баб до него разобрали, один остался без пары, - чего ж там сидеть?… Я ответил, что человек не волен поступать самостоятельно. Даже скромный человек, как, допустим, ее муж, попав в веселую компанию, вынужден под нее подстраиваться. Тетка проигнорировала мое заступничество, заметив с сарказмом, что если б свиньи на ферме давали такие привесы, как отдыхающие свиноводы, то насчет продуктов можно было бы не беспокоиться. Юмора и сарказма ей было не занимать, и во всем, что она говорила, угадывалась не злая и не соболезнующая, а пристальная, одинокая, поистине глубокая душа.
Оказывается, я знал ее деревню Воловья Гора, что на бывшем Екатерининском шляхе; там еще остался с тех времен деревянный столб. Высокое место с красивейшей зимой в полевых просторах! Там зашел в хату попить воды. Попросил воды, а радушная господыня наставила всего. В хате чисто, ни мух, ни пыли. Ел, пил, смотрел в окно. Приметил во дворе хозяйки, за амбаром, мужиков, строгавших, ладивших труну из длинных досок. Забеспокоившись, спросил у хозяйки, что это значит. Та ответила, что привезли сына из Афганистана. Делают дощатый гроб, чтоб поместить в нем цинковый, в котором лежит сын. Женщина была в сознании, сознавала, что делает, приветила меня из добра. Допив молоко, я поцеловал хозяйке руку и вышел, закурив. Это гостеприимство, которым она одарила в такой час, меня потрясло.
Обидно же, живя среди людей, которых есть за что любить, погореть среди них, как швед под Полтавой!… Я пожаловался тетке, что, когда пишешь роман, в него мало попадает из того, о чем бы хотел сказать. Все в нем складывается само и не принимает твоих поползновений и апелляций. Роман прет, как бульдозер, устраняя все лишнее на пути… Тетка ответила так: «Если будешь писать о том, что не хочется, то не книга получится, а жизнь наша паскудная».
Мы трепетно простились возле дома, куда она приехала навестить родственников. Тетка высвободила руку и ткнула пальцем мне в пальто: «У тебя письмо хрустит», - и мы расстались. Как раз стоял напротив почты и подумал: есть смысл опускать это письмо, которое лежит в кармане еще с начала зимы? Особой потери в таком опоздании не было. Письмо заказное: я извещал ТУРНИФ, то есть Тихоокеанское управление научно-исследовательского флота, что со своими плаваниями покончил, и пространно благодарил за многолетнее гостеприимство. Тяжелое получилось письмо, даже отправлять жалко. Оно могло зазря пропасть, несмотря на новый национальный конверт с изображением Всадника со щитом. Могло затеряться именно из-за нового этого белорусского герба, воскресившего эпоху Грюнвальдской битвы, когда белорусы, презрев Московию, счастливо жили в Великом княжестве литовском. Тогда их называли не «белорусы», а «литвины», и государственным языком был белорусский язык. Вот из-за этого намерения Республики Беларусь восстановить вековые корни с Литвой из этих писем, как я слышал, разжигали костры охранники почтовых вагонов экспресса «Россия». Ни одному моему знакомому, будь он в Москве или во Владивостоке, я не мог уже подать весточки о себе. Телефонный же разговор, в переводе на российские рубли, съел бы за две минуты бюджет моей семьи. В океане, на рыболовецком траулере, я мог бы связаться хоть с папуасом с Новой Гвинеи, если в его хижине был телефон и он исправно платил налог. Здесь же, в Минске, я отрезан от всего мира. Любой воробей, не говоря о сороке, мог послать меня к ебене матери.
Под аккомпанемент грустных мыслей зашел на почту, не обратив внимания на пенсионеров, заполнявших переводы самим себе на получение пенсий. Мне надо было бросить конверт в ящик и уйти. Но тотчас один из пенсионеров меня остановил, привязавшись с какой-то ерундой. Я никак не мог сообразить, что он хотел, - ввиду фантасмагоричности его просьбы. Пенсионер просил меня заполнить бланк денежного перевода на белорусской мове. Иначе, мол, ему не выдадут пенсии. Вот так - и не иначе! Будь ты ветеран войны (а я видел у него целый квадрат орденских планок), русский человек; будь ты поляк, «Будь жид!» - как сказал Пушкин Булгарину-поляку, - все равно, для всех одинаково. Или заполняй по-белорусски перевод, или останешься без денег. Правда, наш Лидер, получивший на выборах доверие русскоязычного населения, сделал уступку для пенсионеров. Они могли заполнять денежные переводы белорусскими «литарами» на русском языке. Те пенсионеры, которые знали литары, то есть не забывшие родной алфавит, заполняли переводы, ругаясь последними словами. Орденоносец же, по-видимому, страдал от такого варварства. Вот он и обратился по адресу, различив во мне знающего язык интеллигентного национала.
