Мещерская сторона - Константин Георгиевич Паустовский
Петр Максимович поручил этим летом Коле интересную работу. Нужно было выяснить, как леса и парки влияют на состав воздуха и чистоту его в городах. Прежде всего Коля занялся изучением лесов как заграждений против пыли. Ленинград окружен сосновыми лесами. Надо было начинать с сосны.
Студенческое общежитие при институте закрылось на ремонт, и Петр Максимович предложил Коле переехать пока к нему в комнатку, где хранились гербарии. Коля с радостью согласился.
Целые дни он проводил в городских парках и на островах, а иногда ездил за город, в окрестные леса. Приходилось определять густоту хвои и листвы на деревьях, чтобы выяснить, как выражался Петр Максимович, «пылезащитные свойства разных древесных пород».
Работа была сложная, кропотливая, требовала расчетов и вычислений.
Приближалось время, когда могла приехать Анфиса. Стоило Коле подумать об этом, как тотчас начиналась путаница в вычислениях. Каждый день Коля ходил на почтамт, куда Анфиса обещала прислать телеграмму до востребования. Но телеграммы все не было.
Коля не мог придумать, как устроить Анфису в Ленинграде. Где она будет жить? В гостинице дорого, да и трудно получить место, а родственников ни у Анфисы, ни у Коли в Ленинграде не было. И, как назло, погода стояла холодная и сырая. Только изредка просвечивало солнце, согревало воздух, и тогда ленинградцы вспоминали, что лето еще не прошло.
Коля заканчивал свою работу. Он подсчитал, что площадь хвои, нависающей в воздухе над гектаром земли, равна тридцати гектарам.
Если всю хвою старой сосны разложить по земле в одну ниточку, то она протянется на двести километров. Эти цифры сами по себе говорили о том, каким непроницаемым для пыли пологом является хвоя сосны. А листва деревьев и кустарников задерживала еще гораздо больше пыли, чем сосна.
Потом Коля занялся вычислением количества пыли в разных районах города – в тех, где совсем не было зелени, и в тех, где были сады. Он сравнивал эти цифры с количеством пыли в пригородных лесах. Оказалось, что на Елагином острове с его густыми садами пыли было в пятьдесят раз меньше, чем около Нарвской заставы, а в пригородных лесах – в тридцать раз меньше, чем на Елагином острове.
Наконец, когда работа уже близилась к завершению, Коле подали на почтамте телеграмму.
«Приехала десятого остановилась квартире писателя Леонтьева Фонтанка 28 жду Анфиса».
Откуда взялся этот писатель?
Коля зашел в парикмахерскую, побрился, посмотрел на себя в зеркало: худой, загорелый и почему-то все время улыбается.
Он отправился на Фонтанку. Ему не верилось, что сейчас, в этом ставшем ему родным городе, он увидит Анфису. Год назад, когда он проходил по этим улицам, Анфисы не было еще в его жизни, сердце его было пусто.
Коля разыскал в глубине третьего двора двухэтажный особняк, поднялся по мраморной лестнице и, немного помедлив, позвонил.
За дверью залаяла собака, послышались тяжелые мужские шаги. Дверь открыл плотный, с обветренным лицом, седоватый человек в коричневой фуфайке. Это был Леонтьев.
– А-а! – радостно сказал он, будто виделся с Колей уже сотни раз. – Наконец-то! Коля Евсеев? Анфиса вас второй день дожидается. Пойдемте.
Леонтьев отворил дверь в большую комнату, залитую дымным солнцем. В этом солнце стояла Анфиса, придерживаясь за притолоку. Она улыбалась, глядя на Колю. Сейчас она была гораздо тоньше и взрослее, чем год назад в Ливнах.
Они пожали друг другу руки, минуту молча смотрели в глаза, потом застенчиво поцеловались.
– Ну вот, видишь… – сказала Анфиса, и рдеющий румянец появился у нее на щеках. – Вот видишь, мы и встретились. Сядем здесь, поговорим.
Они сели на тахту, покрытую ковром. Леонтьев куда-то исчез и прикрыл за собой дверь.
– Ну как ты? – спросил Коля.
Анфиса хотела ответить, но тотчас за дверью заскреблась и заскулила собака: она требовала, чтобы ее впустили. Анфиса встала, открыла дверь. В комнату вошла, кляцая когтями по паркету, кривоногая такса с недовольной мордой.
– Я очень рада, – сказала Анфиса.
– Чему? – спросил Коля.
Такса чихнула, стукнулась мордой об пол, подошла к закрытой двери и опять начала скулить – проситься, чтобы ее выпустили. Анфиса встала, выпустила таксу и закрыла за ней дверь.
– Всему, – ответила, возвращаясь, Анфиса. – Ты знаешь, я все не решалась ехать в Ленинград.
Такса снова заскреблась в дверь, повизгивая и подвывая.
– О господи! – сказала с досадой Анфиса и опять впустила таксу.
Такса подошла к тахте, начала подпрыгивать, чтобы взобраться на нее, но это ей не удавалось. Тогда такса пронзительно заскулила. Коля взял ее за шиворот и посадил на тахту. Такса сердито заворчала.
– Почему же ты не решалась? – спросил Коля. – Я так тебя ждал!
– Правда? – радостно спросила Анфиса.
Такса тяжело спрыгнула с тахты и заковыляла к двери. Она ткнулась мордой в дверь, оглянулась на Анфису и заскулила.
– Ну и характер! – с отчаянием сказала Анфиса, порывисто встала, открыла дверь и вытолкнула таксу.
Обиженная такса начала отчаянно лаять. Тогда появился Леонтьев, взял ее за шиворот, унес в ванную и там запер. Такса тотчас начала выть.
– Ну погоди! – пробормотал в коридоре Леонтьев. – Я с тобой еще посчитаюсь, чертовка!
– Знаешь что, – предложила Анфиса, – пойдем лучше побродим по улицам. Она нас замучит. Не понимаю, как только Сергей Иванович ее терпит!
В передней смущенный Леонтьев пытался их удержать, но не очень настаивал, так как понимал, что такса может вывести из себя даже влюбленных.
Он отпустил Анфису и Колю, но взял с них слово, что они вернутся к обеду.
А такса, сообразив, что гости уходят без нее, отчаянно скребла дверь в ванной и визжала.
На лестнице Анфиса и Коля остановились, посмотрели друг на друга и расхохотались.
– Нет, – сказал Коля, – здесь жить невозможно.
– Это только в первый день, – ответила Анфиса. – Потом она привыкнет.
Они прошли в Летний сад. Он был полон солнечным светом до вершин старых лип. Никто бы не поверил, что стоит уже конец августа, если бы на землю не слетали листья, покрытые слабой позолотой. Небо над городом было таким ярким, будто соседнее море отдало ему весь свой блеск, а само стало от этого блеклым и прозрачным, как и подобает северному морю. Осенняя дымка висела над Невой, и в этой дымке золоченой иглой мерцало легендарное Адмиралтейство.
Трудно передать, о чем они говорили. О театральной школе и поездке в Казань, о знакомстве с Леонтьевым, о родном городке, который казался сейчас таким далеким, как во сне, о Нине Порфирьевне, Петре Максимовиче, о Чайковском и старухе Аграфене Тихоновне, о лесничестве, о
