Вячеслав Пальман - Песни чёрного дрозда
— Моя мама хотела приехать сюда. В гости.
— Вот как! — Борис Васильевич вдруг засмеялся, и в его смехе послышалось что-то скрытно-озорное.
После вчерашнего дождичка и ненастья остался только рваный туман над рекой, мокрые деревья и чёрный, ещё не просохший асфальт. Небо поголубело, солнце грело в меру, иногда пряталось за кучные высокие облака, степенно плывущие с юга. Посёлок, склоны гор и лес вокруг посёлка — нередко прямо за огородами — все звенело птичьими голосами. Сбоку улицы, идущей вниз к реке, пролегал глубокий овраг, доверху забитый зелёными ольхами и орешником. Грабы подымались снизу, а где-то под ними, скрытый от глаз, гремел ручей. Из глубины оврага неслась весёлая песня дрозда. Александр даже остановился. До чего светлая, счастливая музыка! И как хорошо звучит она в этот ранний час народившегося голубого дня.
Поворот. Ещё немного вниз, к самой реке. Вот и узкая улочка, обсаженная каштанами. А вот и знакомый дом.
В груди у него опять словно какой-то крючочек соскочил, и замерло сердце, потому что Александр увидел вдруг почти неправдоподобную картину. Он даже зажмурился, потом быстро открыл глаза. Нет, не сон, вполне реальное зрелище…
Напротив дома Никитиных он увидел своего Архыза. Да, своего овчара. На Архызе верхом восседал Саша-маленький и быстро-быстро колотил босыми ножками по лохматым бокам собаки, вцепившись устойчивости ради обеими руками в густую шерсть на загривке. Архыз, казалось, был доволен и своей странной ролью, и ловким всадником на спине.
Но тут он увидел хозяина.
Уши его прижались, тупоносая морда как-то подалась вперёд. Он не бросился сломя голову, не скинул отчаянного седока. Он очень осторожно повалился на бок, а когда Саша, пыхтя и упрекая свою лошадку, отпустил его и стал подыматься, Архыз в два прыжка очутился возле Молчанова и уткнулся носом в его ноги. Радость встречи, ощущение вины, надежда на прощение — все было в этом жесте.
— Как ты сюда попал, мой славный овчар?
А сам уже смотрел не на собаку, а на Сашу-маленького, смотрел и улыбался во весь рот, потому что нельзя было не улыбнуться, когда перед тобой стоит вот такой плотный светловолосый малыш и задумчиво чешет оголившийся живот.
Он был босиком, в трусиках с помочами и в полосатой безрукавке, которая вылезла из трусов. Он стал ещё более толстощёким, загар не прилипал к белому его личику, удивлённому, смешливому, но ещё насторожённому, потому что не узнал, кто перед ним.
Осторожность все же пересилила неясные воспоминания, он бросился в калитку, там во дворе сидела баба Ира со своей сверстницей-гостьей, ухватил её и потащил к калитке, указывая вытянутой рукой туда, где что-то такое…
— Иду, иду, пожалуйста, не тащи, — говорила Ирина Владимировна, уверенная, что у внука конфликт с собакой. А за ней уже шла заинтересованная Елена Кузьминична и тоже улыбалась.
Александр стоял за калиткой, рука его лежала на голове Архыза.
— Саша! Милый ты мой! — Никитина поцеловала его, а он только шире открыл глаза и уставился на свою мать. Ещё новость!
— И ты здесь? — спросил он для верности, хотя такой вопрос мог вызвать только улыбку.
— Я, сынок, я. И Архыза, как видишь, взяла. Не удержалась, пожалела. Как можно оставлять его одного в такое время!
Женщины уже тащили гостя в дом, а Саша-маленький, вцепившись опять в Архызову шерсть, не спускал с Саши-большого любопытных глаз. Он требовал подтверждения.
— Узнаешь? — спросила бабушка. — Это кто?
— Шаша, — сказал внук и расплылся. — А где твоё ружжо?
— Ах, ружьё? Будет и ружьё. — Александр поцеловал женщин, поднял Сашу-маленького и тоже поцеловал.
Хозяйка и гостья глянули друг на друга и вдруг заплакали.
— Как жизнь? — спросил Александр своего тёзку, делая вид, что не заметил женских слез. — Ты потяжелел, Саша. Кормят тебя здорово, а? Или от солнца кавказского?.. Возьми-ка вот. Это тебе.
Саша-маленький сполз с его рук, чтобы вплотную заняться кульком. Когда взрослые входили в дом, он уже жевал батончик. И Архыз тоже жевал, потому что не мог отказаться от любезно развёрнутой конфеты. Плата за труд в роли верховой лошади.
— Ты ведь хотела позже… — сказал Александр матери, не упрекая её, а все ещё удивляясь тому, что она уже здесь. Завидная торопливость.
— Письмо меня смутило, Саша! Как ты ушёл, тут вскорости и получила я письмо. Думала, гадала, где тебя отыскать, вспомнила, что ты хотел в Поляну заглянуть, ну и сама решила поскорей. Вот видишь, угадала встретить.
— Какое письмо?
— Обратного адреса там нету, но думаю — от Тани.
Щеки его загорелись. Он так ждал этого письма!
И пока Елена Кузьминична рылась в своей сумочке, пока искала очки, Александр стоял перед ней, в нетерпении переступая с ноги на ногу, не зная, что делать со своими руками, а со щёк его никак не сходил жаркий румянец.
— Вот оно, вот, слава богу, не помяла… — Она передала сыну конверт с красными шашечками по обводу и облегчённо вздохнула. — Ты уж не ругай меня, Саша, за Архыза, ему так хотелось со двора, так скучал он по тебе! Могла бы, конечно, соседям отдать, они бы ухаживали, но как посмотрела в его глаза, как увидела тоску безысходную, не решилась оставить. А уж Сашенька обрадовался собаке! Прямо с ходу подскочил к Архызу, и, представь, они сразу подружились.
Она говорила, говорила, а Ирина Владимировна уже хлопотала с закуской, звенела на кухне посудой. Архыз появился в открытой двери, лёг там и не сводил глаз с Молчанова, а Саша-маленький, оставив кулёк с конфетами, то сидел возле шерстистого бока овчара, уговаривал его встать и пробежаться ещё раз, то теребил за уши и бегал вокруг, но ни голос матери, ни шум маленького Саши, ни другое движение вокруг — ничто не доходило до сознания Александра, сидевшего с письмом у окна.
Таня писала:
«…Что-то случилось со мной, милый Саша, в тот день, когда мы прощались, и ты сказал такие слова, такие… Я вдруг с удивлением и радостью ощутила теплоту собственного сердца, все во мне как бы оттаяло, и снова я почувствовала себя молодой, полной сил, устремлений, в ожидании и надежде на славное и милое, как в добрые дни нашей молодости, нашей дружбы. До чего хорошо жить!.. Ты только не подумай, Саша, что я способна шарахаться из одной стороны в другую. Нет и нет, тысячу раз нет! Просто я до этой встречи долго пребывала в каком-то замороженном состоянии и уже подумывала, что вся жизнь впереди будет у меня серенькой, тусклой и уж никакого просвета, никаких надежд. И вот ты, твои слова, которые до сих пор звучат в ушах…»
И ещё в письме было много милой девичьей скороговорки о себе, о мелочах жизни, о работе. Оказывается, Таня ушла от Капустиных вскоре после рождения малыша, долго жила у своей сотрудницы, потом получила комнату в большой квартире, а теперь всерьёз подумывает покинуть город и уехать к осиротевшей маме.
