Анатолий Онегов - Хариусы
Я быстро устраивал снасть. Удилище оказалось тут же, около избушки, где мы собирались ночевать. Размотана леска. Мушка привязана к концу лески. Другая, которую положено привязать чуть повыше, на поводке, чтобы хариус имел возможность выбора: кинуться к утонувшей или к летающей мушке, осталась у меня в кармане. Нет, только одна мушка – только один шанс на успех!
К камням, поднимавшимся из воды, я добирался недолго. Плита, косым углом вставшая из пенных бурунов, была рядом. Струи ударялись в эту плиту, крутились, обносили каменную глыбу потоком с двух сторон, а за плитой, казалось, не было даже круговерти.
Мушка, уже плохо различимая в сумерках над серой водой, коснулась воды, и леску потянуло к плите… Где сейчас она, эта мушка? Унесет ли ее струя вместе с собой? мимо торчащего камня или сейчас, перед плитой, обратная! струя остановит ее и вернет назад?..
Не отрываясь, я следил за леской… Нет, мушку все-таки тянет по главной струе. Леска вытянулась, и казалось, вот-вот течение выкинет эту мушку из воды… И тут, будто разрезанная острым ножом, крутая струя вздрогнула и на мгновение разделилась на две части. И удар по леске!
Света было уже совсем мало, и хариус, явившийся ко мне из сказки, рожденной Чулышманом, не мог вспыхнуть серебряным огнем. На какле-то мгновение он замер на камне-плите, широко распустив свое перо-парус…
Я не могу вам назвать ни веса, ни размеров этой рыбы… Скажите, можно ли все, что дарится нам, оценивать на граммы и сантиметры!.. Это был подарок, долгожданный, а оттого бесценный. И я, честное слово, нисколько не жалел, что через секунду после того, как этот подарок был преподнесен мне, Чулышман снова скрыл свой дар в пенной струе… Мушка отлетела в сторону, а хариус, как ночной призрак, исчез в воде, на прощание прочертив струю спинным плавником.
Рано утром мы тронулись в путь. Рыбу я больше не ловил. С крутой тропы я не раз посматривал на реку, которая становилась тем меньше и тише, чем выше поднимались мы.
Вверху на тропе уже лежал снег – он выпал ночью. Снега было много. В снегу стояли высохшие травы горных лугов. В снегу стояли лиственницы, еще не успевшие сбросить свои осенние наряды, а оттого белизна укрывавшего их снега казалась простеганной золотыми нитками.
Снег был на кедрах, горных, кряжистых. И мы ехали через снег и наступившую зиму от стойбища к стойбищу, от чая к чаю. Этот чудесный алтайский чай согревал после дороги и придавал силы. Допив чашку, я протягивал руки к медленным языкам огня, выбивавшимся из багряных углей, – этот ровный и мягкий огонь дарила сухая лиственница. И глядя на огонь, я все вспоминал и вспоминал вчерашнюю вечернюю встречу со сказкой там, на берегу Чулышмана.
И сказка эта продолжается для меня до сих пор. Она звучит шумом далеких речных порогов, отзывается настороженным молчанием горной тайги, одетой в ранний снег. Она зовет меня к себе, эта сказка. И я, честное слово, когда-нибудь дослушаю ее всю до конца…
