Валерий Янковский - Тигр, олень, женьшень
— Ты должен начинать охоту с шомполкой, как я, только тогда из тебя выработается настоящий, выдержанный стрелок и охотник. Из современных, да еще скорострельных научиться палить успеешь…
Оглядываясь назад, не могу не согласиться с его взглядами: шомполка с детства — большая и серьезная школа для охотника на всю жизнь. Учит и подкрасться поближе, и бить только наверняка с первого выстрела — больше ведь рассчитывать не на что. А тогда мне это решение казалось очень несправедливым.
Но вот мне уже тринадцать, я получил право владеть дедовским ружьем после пяти лет «шомпольной» подготовки…
В весенние каникулы отец обещал взять нас с братом, которому в ту пору было всего десять лет, в горы на кабанов.
— Нужно добыть окорока к Пасхе. Готовьтесь, завтра едем…
На Дальнем Востоке под сороковой параллелью у моря в марте уже почти весна, но в высоких горах еще много снега, а на хребтах едва проходимые сугробы. В тени морозно, на солнце тает. Солнцепечные склоны уже все желтые, в сиверах[3] — зима.
Добравшись поездом под самый перевал станового хребта, мы ушли на несколько километров от маленькой таежной станции и остановились в знакомой голубой фанзе, одиноко прилепившейся у подножия одного из отрогов мощного становика. Эта корейская хата была оштукатурена необыкновенного цвета глиной, отчего действительно выглядела совершенно голубой.
Корейские крестьяне, особенно жители горных районов, — исключительно приветливый и гостеприимный народ. Они считают своим долгом приютить любого странника и не сядут есть, пока не усадят за маленький столик гостя, чтобы поделиться всем, что есть в доме: часто одной вареной картошкой или овсяной кашей, приправленной салатом из редьки, красным от жгучего перца. Отказаться — значит обидеть. Таков закон.
Нас, как старых знакомых, встретили особенно радушно. Охотники, помогающие бороться с грабителями и без того бедных пашен — кабанами, были кровными союзниками, пользовались большим уважением и заботой. Нам отвели у-пан — «верхнюю» комнату, предназначенную для старшего в доме или для гостей. Фанза ведь одноэтажная… Мы уютно расположились на чистеньких циновках теплого, отапливаемого пола — кана. Зимой это особенное удовольствие.
Оклеенная специальной «шелковой» бумагой дверь выходит прямо на открытое крыльцо. В середине двери врезано малюсенькое стеклышко размером в спичечную коробку. Залаяла на улице собака, старик приложил глаз к стеклышку — ему все видно…
В первое утро папа пошел один, предоставив нам полную свободу действий. Помню, мы выехали после масленицы, и нам дали в дорогу блинов. Рюкзаков у нас с братом еще не было; блинчики, соль и спички мы сложили в маленькие белые мешочки из-под муки, заткнули за пояс и отправились. У меня были знаменитая дедовская трехстволка и складной нож на веревочке в кармане. У брата — только перочинный ножичек. Кого мы искали? Вероятно, рябчиков или зайцев, мечтая, разумеется, и о кабане. Но лазали в основном по крутым солнцепекам в дубняках, по сильно шуршащему опавшему листу и до обеда ничего не нашли. Солнце уже хорошо пригревало, блины не давали покоя, и мы чуть за полдень уселись в середине южного склона в старом кабаньем гайне, вытащили свои мешочки…
Наш склон был покрыт лиственным лесом, выше по хребту стояли крупные розовоствольные сосны. Противоположный — через распадок — выглядел еще совсем по-зимнему, на фоне снега четко проектировались черные голые деревья, кустарник, валежины.
Издалека донесся выстрел, второй, третий… Где-то наткнулся на зверя отец! Я глянул через овраг и не сразу понял, в чем дело: показалось — черные валежины вдруг задвигались. Шагах в трехстах по косогору не торопясь шло стадо кабанов!
Надо было подбегать, подкрадываться. Я кинулся было, но увидел, что они уже минуют нас. Позабыв о нарезном стволе, втолкнув жакан и картечь и целясь примерно во всех сразу, сделал два отчаянных бестолковых выстрела. Расстояние для жакана и картечи было совершенно недоступным, и свиньи, лишь слегка прибавив шаг, спокойно перевалили за гору.
Повесив носы, мы отправились домой…
Вечером пришел отец. Оказалось, он на становике убил-таки небольшую чушку; закопал ее в сугробе и завтра обещал взять нас туда с собой. Пожурил меня за безрассудную пальбу, незлобиво посмеялся. Назавтра же с вечерним поездом назначил отъезд.
Утром с нами пошел хозяин фанзы. Часам к одиннадцати выбрались на становик, откопали чушку. Корейцы — великолепные носильщики. Наш спутник, сделав из веревки лямки, скрутил кабана, сел, продел в петли руки, опираясь на палку, поднялся и начал спуск с горы. Он даже не нашел нужным тащить зверя волоком, несмотря на хороший снег.
Папа оценивающе посмотрел на меня:
— Ну как, не заблудишься, пойдешь отсюда самостоятельно, охотой? Спускайся во-он по тому хребтику, он выведет тебя почти к самой фанзе. Не торопись, смотри в оба… А увидишь — не горячись, помни: целься хорошенько! Мы пойдем дальше, правее.
Перекинув по своей привычке винтовку стволом вперед, он сразу пошел широким шагом. Еще совсем маленький Арсений, часто перебирая ногами, едва поспевал за ним.
Хватаясь за деревья, я быстро скатился с главной кручи и угодил на указанную гриву. Там зашагал тише, осторожнее…
Был тихий солнечный полдень. Я настороженно шел по самому гребню, точно выполняя инструкцию. Бесшумно шагая между толстыми розоватыми стволами по мягкому ковру многолетней хвои, на каждом изгибе кряжа тихонько заглядывал то на правый солнцепечный склон, то на заснеженную левую северную покать. По южному склону поодиночке, как в парке, редко стояли крупные дубы и сосны, видно было далеко. На северном склоне лес был мельче и гуще, часто встречались большие острова молодого дубняка и орешника, до самой весны не теряющих своего желто-бурого шумливого листа. Легкий встречный ветер нес запахи талой земли, листа и хвои.
Я прошел уже полпути, когда, заглянув очередной раз в теневую покать, замер… Что-то очень большое и темное, но не похожее на камень или пень выглядывало из орешника. Прильнув к толстому стволу сосны, я долго рассматривал странный предмет, и… он двинулся! «Медведь встал с берлоги!» Я стащил с плеча ружье… Чудовище медленно развернулось в кустах, и я увидел длинное, низко опущенное рыло — кабан, огромный секач!
Здесь я проявил выдержку, воспитанную отцом и шомполкой. «Спокойно, не торопись», — зашептал себе под нос и повторил эту фразу несколько раз.
От волнения накатывались слезы, сердце стучало, как дятел, но я не торопился. Черный горб плыл над кустами… «Пусть выйдет на более чистое место»…
