Эрик Кольер - Трое против дебрей
И лишь в очень редких случаях на прилавке появлялась блестящая темная шкурка норки. «Что давай за этот штук?» — спрашивал ее смуглый владелец. Я получил инструкцию от хозяина никогда не платить за норковую шкурку деньгами. Это было разумно, так как любой индеец, получив плату за меха, немедленно тратил всю ее до последней монеты на покупку товаров. Деньги были бесполезны для индейца, если он не мог тут же потратить их.
У Бечера я стал работать, спустя всего два года после того, как покинул Англию. Даже такой «зрелый» возраст, как девят надцать лет, имеет свои преимущества. Как увлекательно, например, отказаться в этом возрасте от привычного образа жизни, окунуться в совершенно новую обстановку и быстро приспособиться к ней. Почти безлюдный дальний край в глубине Британской Колумбии имел для меня такую же притягательную силу, какую имеет солнце для цветка подсолнуха. Зеленые изгороди садов и ручейков сельской Англии всегда привлекали меня гораздо больше, чем скучные предметы вроде алгебры и латыни, которые не менее скучные учителя Нортгемптонской средней школы пытались вбить в мою непонятливую голову.
Четырнадцати лет я уже был владельцем старинного шомпольного дробовика; его сомнительный механизм я знал как свои пять пальцев. Этот дробовик скорее мог свалить меня с ног, чем убить кролика или зайца, в которого я целился. Но это меня не смущало. Охота на кроликов, зайцев, а иногда и на случайно подвернувшегося фазана стала моей подлинной школой. И мне нужна была только эта школа, и только в ней я мог чему-нибудь научиться.
Если бы мое будущее зависело от отца, он сделал бы из меня юриста. В 1919 году он законтрактовал меня в солидную нота риальную контору, и в течение двенадцати месяцев я напрасно тратил свое время и отцовские деньги и истощал терпение двух владельцев конторы, уделяя крохотную частицу своего внимания вопросам передачи имущества, правилам оформления закладов и разводов или делам незаконнорожденных.
Но даже сидя в городском суде и слушая, как адвокат истца пускает в ход все свое красноречие, пытаясь доказать, что ответчик действительно является отцом внебрачного ребенка, — даже тогда я думал лишь о том, как улизнуть под любым благо видным предлогом в открытые поля или просто побродить у зеленой изгороди садов.
Однажды утром в середине мая 1920 года отец вызвал меня для беседы в свой просторный кабинет. Нортгемптон славился производством обуви, а мой отец был управляющим компании, выпускающей машины для обувных фабрик.
Я взобрался на мягкий кожаный стул напротив стула отца и сидел тихо и спокойно. Несколько секунд отец молча смотрел на меня.
— Мы с Тимом Кингстоном недавно говорили о тебе, — начал он с напускной небрежностью.
Видно было, что он огорчен и не знает, как начать неприят ный разговор. Я сидел не шевелясь. Вильямс и Кингстон были владельцами конторы, куда я был отдан учеником.
— Он сказал мне, — продолжал отец, — что, по его мнению, продление твоих занятий юриспруденцией было бы абсолютно бесполезной тратой времени. У тебя нет ни малейшего интереса к этой профессии.
Я готов был разрыдаться от досады, но лишь крепче сжал губы и молчал. Отец потратил значительную сумму денег, стремясь сделать из меня юриста, и вряд ли он был виноват, что у меня не было склонности к этой профессии.
— Ты, конечно, мог бы работать здесь, — продолжал отец без особого энтузиазма, — однако не думаю, что и это тебе понравится.
Я прекрасно знал, что это мне не понравится. Два моих старших брата работали на предприятии отца, но у меня про изводство машин не вызывало ни малейшего интереса.
После недолгого размышления отец продолжал:
— Твой двоюродный брат Гарри Марриот живет в Канаде. Он уехал туда в 1912 году, изучил фермерское дело, и теперь у него своя скотоводческая ферма.
Тут я сразу же вышел из неподвижного состояния, оживленно наклонился вперед, обхватил подбородок обеими руками и оперся локтями о конторку.
— Гарри Марриот в Британской Колумбии, да? — спросил я, еще больше подавшись вперед.
У меня было смутное представление о самой западной провинции Канады, но я еще в школе увлекался описаниями путешествия Маккензи[3] через всю Канаду к Тихому океану и опасного похода Саймона Фрейзера[4] вдоль реки, носящей теперь его имя.
Почувствовав, что его слова вызвали у меня внезапный интерес, отец решил не упустить момента. Он утвердительно кивнул головой.
— Он в Британской Колумбии, в Клинтоне, у озера Биг-Бар. Там ты сможешь охотиться сколько угодно. И ловить рыбу. Вокруг его фермы великолепная охота на оленей. Кажется, там есть и медведи. Форель в ручье прямо у его дверей. И ко нечно, ты станешь сам фермером, а там, через четыре-пять лет… — он остановился, прикрыл один глаз, размышляя (отец никогда не упускал из вида финансовую сторону), затем открыл его и быстро закончил. — Обеспечить тебя практикой юриста стоило бы мне недешево. Возможно, скотоводческая ферма и небольшое стадо не обойдутся слишком дорого, если затраты будут гарантированы.
С тех пор прошло два года, хотя мне казалось, что прошло двадцать два. Год я прожил у Гарри Марриота. Его маленькая ферма была расположена в двадцати пяти милях от Клинтона, небольшого зажатого горами фермерского поселка с деревян ными домами, гостиницей и сараем для фуража. Приблизи тельно в тридцати милях южнее Клинтона находился Аш крофт — ближайшая станция главной линии Канадской Тихоокеанской железной дороги.
Я достаточно потрудился у Гарри Марриота для того, чтобы ладони мои покрылись волдырями, а потом затвердели от ру коятки битенга — канадского обоюдоострого топора — достаточно для того, чтобы овладеть сложным искусством погрузки клади на вьючную лошадь, чтобы знать, как укрепить эту кладь на спине лошади с помощью великолепного узла на веревке, достаточно для того, чтобы узнать следы оленя на топких берегах ручья Биг-Бар, и, наконец, достаточно для того, чтобы понять, что и у озера Биг-Бар, и в любом месте фермерская деятельность была не для меня. Не то, чтобы я возражал против работы, но просто к скотоводству, как и к юриспруденции, у меня не было интереса. Вот почему в конце весны 1921 года я оседлал своего пегого, погрузил почти все свои пожитки на вьючную лошадь, сказал Гарри Марриоту «будь здоров» и направился на север. Я чувствовал, что в этой бескрайней глуши найдется уголок, где я смогу обосноваться и пустить корни, и где я по-настоящему увлекусь чем-нибудь. И вот в сотне миль севернее озера Биг-Бар, к западу от реки Фрейзер, в округе Чилкотин, в глубине Британской Колумбии я, наконец, нашел все, что искал.
