Григорий Федосеев - Меченый
Перед могучей силой медведя, перед его клыкастой пастью трепещут все звери тайги. При одном только свисте крыльев приближающегося сапсана, с его смертоносными когтями, весь пернатый мир приходит в содрогание. Чем же ты, волк, прославил свою жизнь, какими подвигами увековечил свои тропы?…
I
Звери отлично понимают друг друга. Любое, самое незначительное движение глаз, губ, хвоста, головы имеет у них свое значение. Из всех языков земного шара язык хищников самый лаконичный. Оно и понятно, сильный не должен быть болтливым. Острые клыки и могучие мышцы заменяют ему длинные речи. Волку-вожаку достаточно приподнять брови, и вся стая рванется вперед, если даже там ее поджидает смертельная опасность.
Бессловесный язык зверей переходит из поколения в поколение без изменений. Время давно отсеяло ненужное, утвердив только необходимое для борьбы за существование.
Вот несколько таких разговорных знаков, которыми пользуются вожаки волчьей стаи: если вожак облизнется — близко добыча; вытянет хвост — не отставать; опустит хвост — затаиться; выгнет спину — доволен охотой; сморщит нос — гневается; вытянет шею — близко чужой, осторожно! Прижмет уши — врассыпную. Оскалит зубы — отойди или тебе — конец! И т. д.
Это далеко не полный перечень условных знаков, хорошо понятных только волкам. Но существуют еще звуковые сигналы, понятные всем обитателям Бэюн-Куту. Они выработались благодаря постоянной зависимости животных друг от друга.
Если ворон прокричит:
— Крра… крра… — это значит: сюда, сюда, тут есть пожива, — и гости не заставят себя ждать. Слетятся хищные птицы, прибегут колонки, рысь, а то и медведь приплетется — все они хорошо понимают, что значит этот крик.
Но если он прокричит несколько иначе:
— Карра-а! карра-а!.. — Помогите! Помогите! — тут уж знай, что ворон выследил что-то съедобное, но не может удержать или одолеть, зовет на помощь.
Иногда же из глотки ворона вылетают и добродушные, как бы музыкальные, звуки:
— Дзинь-ко-ко… дзинь-ко-ко… — Я сыт… Я сыт… На остальных мне наплевать!
Но есть звуки, которые воспринимаются по-разному. Скажем, в бору вдруг послышался душераздирающий крик зайца. Косой попался кому-то в лапы. Крик приводит в содрогание парнокопытных. А хищникам сулит поживу.
При встречах звери не расспрашивают друг друга, где были, что делали, какие удачи имели. Это не принято, да у них и нет таких условных знаков, чтобы объяснить прошлое. Но это не значит, что они не узнают, что было с каждым из них за последнее время. Тут помогает прекрасное чутье. По запаху, принесенному на шубе, на лапах, на морде, звери легко догадываются, где кто был, переходил ли согру, бродил ли по болоту, скрадывал или гоном брал добычу, сыт или голоден, давно ли спал.
Кроме того, звери обладают еще одной удивительной способностью — угадывать силу противника. Им достаточно посмотреть друг другу в глаза, чтобы без драки решить — на чьей стороне преимущество.
Теперь можно представить себе, какие обширные возможности у зверей общаться друг с другом. И не так уж замкнута их жизнь. Она полна волнений, горечи, радости, самых больших неожиданностей и трагедий…
За синий Коларский хребет упало солнце. Вспыхнули и погасли вершины гор. Лиловая муть прикрыла отогретые дали. Тихо в сосновом бору; любители тепла и света, закончив суетливый день, попрятались уже в дуплах, в чаще, под листвою, а ночные звери и птицы еще не начали жить.
Но вот из-за пологих хребтов появилась луна. Она осветила лес, прочертила четкие тени стволов, разбросала переменчивые тени густых крон.
Под холодным светом луны забелели по косогору кости крупных и мелких зверей. На краю узенькой поляны под ольховым кустом были волчьи норы, вход в них прикрывался толстыми ветками упавшей сосны и был почти незаметен для постороннего глаза. С тех сторон норы охранялись осиновой чащей да сосновой порослью. Много лет они служили убежищем волчьей семьи. Волки не терпели чужаков — вот почему поблизости от нор и не жил никто. Волки почти уничтожили зайцев, глухарей, мелких хищников. Не один смельчак поплатился жизнью за попытку проникнуть в этот уголок старого бора. Разве только весною да осенью, соблазнившись кудрявыми соснами, заночует тут стая перелетных птиц, да зимою случайно забредет сюда, в поисках корма, сохатый.
Но вот погас и вечерний свет. Сгустилась тьма.
У норы лежала старая волчица, опустив тяжелую голову на вытянутые передние лапы. Заживший шрам пересекал наискось широкую бровь, затемнив навсегда левый глаз. Уши волчицы чутко сторожили тишину.
Она изредка приподнимала голову, втягивала влажными ноздрями воздух, ждала. Из норы выглядывали пять нетерпеливых щенков. Вечерний сумрак возбуждал их, им хотелось бегать, играть, но они не смели без разрешения матери покинуть свое душное убежище.
На таежные травы легла прохлада. Волчица приподнялась, настороженно осмотрела лес, затем долго обнюхивала воздух. Убедившись, что в старом бору все остается без изменений, она встала. Как по команде, из норы выкатились щенки, и пошла потасовка. Волчата бросились к ключу, прыгали через валежник, кувыркались, таскали друг друга за хвосты.
Волчица была равнодушна к игре малышей. Волчата же, для которых мать являлась воплощением не столько любви, сколько чрезмерной строгости, следили за каждым ее движением. Пусть посмеет кто-нибудь из щенят не заметить ее молчаливого приказа, он будет жестоко наказан и надолго запомнит, что нужно быть наблюдательным. Малыши знали, что мать никому поблажки не дает и ничего не прощает. Но и угодить ей было почти невозможно, уж слишком строго судила она поступки щенят.
Игра продолжалась. Мелькали серые комки на поляне. Кто-то из щенят схватил сухое старое сохатиное ухо и бросился наутек. Остальные стали догонять его. Добычу с азартом отнимали друг у друга, злились, готовы были подраться. Вот один, самый резвый и ловкий из всех, прорвался с сохатиным ухом вперед. Он сделал хитрую петлю и замер, вытянувшись вдоль колоды. На него налетел сзади другой. Два прыжка, схватка — и всерьез сцепившиеся щенята подкатились к ногам волчицы. Игра вмиг перешла в яростную драку. Первый, подмяв под себя противника, неистовствовал, впившись в него зубами. К дерущимся подбежали остальные щенки. Все смешалось, зарычало, по-звериному оскалились морды волчат. Но, как ни странно, даже и теперь мать была равнодушна.
Щенки дрались злобно, долго. Тут уж было не до сохатиного уха, о нем забыли. Первый волчонок свирепствовал больше всех. В беспощадности, с какой он набрасывался на противников, уже чувствовалось нечто звериное, появившееся в нем раньше времени. Он разбрасывал всех, не считаясь, кто за него, кто против, будто понимал, что в такой схватке важно, чтобы и свои, и чужие знали силу его клыков. Но и ему крепко досталось: расчесали загривок и прокусили ногу. Молча, тяжело дыша и корчась от боли, он подошел к волчице и сел, точно копируя ее позу. Мать все заметила и по достоинству оделила щенка, она скупо лизнула его влажным языком — это считалось в волчьей семье высшей наградой.
