Иван Басаргин - В горах Тигровых
— Пустое. Далеко я не побегу. Соберу ватагу и буду подсыпать жару царю на хвост. Вспомнит он Никиту Силова. Вспомнит.
— В разбой пойдешь? Смотри, дело то неправедное, греховное, — пропел Ефим — Бунт — дело праведное, ежли весь народ. Знать, от бога.
— То так. Сегодня ихняя взяла, когда-нибудь должна и наша взять. Бунт не кобыла — не повернешь, куда хочешь.
— Потому и не везет мужикам, что нет у них головы умной, увесистой, чтобы всех в един кулак собрать. Вспыхнули порохом, покипели смолой и в бега. Еще нет у вас за спиной верных друзей. Прежде чем нам было выступать, надо бы месяц-другой людей подготовить. А так не войско, а куча горлопанов. Царь всех нас, солдат, собрал в кулак и тычет тем кулаком куда надо и где надо. Добивает строптивых. А вы растопыренными пальцами тычете, потому вас и колотят. Голова, умная голова нужна впереди народа. А я неподходящ. Не та у меня голова. Артикулы знать — этого мало, чтобы командовать народом. Конечно, артикулы тоже нужны, для боя и обороны. Но…
Андрей привалился плечом к дяде, слушая его ровный голос.
— Вы тут уж все сделайте, чтобы Варька ушла с Андреем. Ну, прощай, племяш! Что бы ни случилось — не стой в стороне от народа. А твою хлипкость душевную жисть излечит. Розги помогут, — усмехнулся Никита — Голова У тебя светлая, скоро понимаешь слово. Погоди вот… — Никита расстегнул зипун, снял золотой крест и повесил на шею Андрею — Носи и помни, что это крест бунтаря, Пришел к вам служивым, ухожу бунтовщиком. Сам усмирял, теперича меня усмирили. Смертник.
Потянулись мозолистые руки, чтобы обнять залетного вожака, пожать крепкую руку. Не отказался ведь, повел, хотя знал конец этой песни.
— Уходи с богом, от чиста сердца ты все делал. Прощай! Хотели сделать большую бучу, а вышел махонький огонек. Прав ты — пастуха бы нам хорошего, а то тычемся мордами, как неразумные кутята.
Шагнул Никита в ночь и растаял, будто его и не было. Будто он привиделся, как сон. Но болят спины от розг, гноятся до сих пор. Значит, был Никита, Но укатился приблудной звездой невесть куда.
Мужики долго смотрели во тьму. Молчали. Да и о чем говорить, без того уже все сказано, а что еще не сказано, Сибирь подскажет. Холодная и безлюдная Сибирь…
Часть вторая
ССЫЛЬНЫЕ
1
Осень…
Случается еще теплая погода, но чаще бушует холодный ветер. Ветер сильный, рукастый, давит силушкой неуемной на грудь. Отдохнул лето за голубыми горами, отстоялся. Треплет мужицкие бороды, рвет армяки, холодными иглами пронизывает тело, летит, летит из Сибири, далекой и загадочной. Ветру что? Он крылатый, сегодня перекатил через Урал, завтра вернется назад. А вот пермяки уходят навеки, навсегда. Не видать им больше своей земли. Дорога назад заказана. Просторами Сибири закрыта. Разве когда-нибудь внуки или правнуки принесут поясной поклон родной деревне. Все может быть…
— Мдааа! Уходим вот, — протянул Феодосий — Прощай, земля-матушка — Обнял старика ветер гулевой, окатило солнце чистыми лучами. Не шелохнется старик, долгим взглядом смотрит на осеннюю безрадостность, будто хочет увидеть свое негаданное Беловодье, что родилось в мечте.
Печаль и радость рядом. Душа разбита надвое. Одна половинка успела уже прирасти в мечтах к неизвестному краю, вторая продолжает репейником цепляться за землю и старый дом. Землю-мачеху, землю-обидчицу, обильно ее смочили мужики потом и кровью. И болит душа, мечется, и нет ей покоя. Боится, что в том краю тигровом нет того мужицкого царства и не было, не найдется места для счастья. Не полюбит мужик ту землю, холодную и чужую. Не научится ласкать ее вот таким же теплым взглядом, как ласкает сейчас. Лелеять грубыми руками, как лелеет ее сейчас. Без любви к земле — нет мужика. Без мужика — не" земли. От этого снятся сны клопастые и нудливые. Примеряется пермяк во снах к новым землям, как цыган к косой кобыле, чтобы купить ее за полтину, а продать за пять рублей. Но все будет не так, много дороже придется платить мужику за ту кобылу. А вот за сколько продаст, то бабушка надвое гадала. И каждому хочется думать, что все будет хорошо, приветит их неведомая земля. Полюбится. Но здесь прошла их молодость, первая любовь, пора зрелости, и в ней, трудной, нашлись минуты для теплых воспоминаний.
А тут еще Митяй ворчит сбоку:
— На своей земле и вода была скуснее. Что будет там?
— Что будет, увидим, молчи!..
У Андрея все проще, молодость; хотя и у него тяжесть на душе, но он улыбается. Вчера видел Гришу и Варю. Варя дала зарок бежать с ним. Так просто не убежишь, договорились ехать к тетке в Кунгур, там она и будет ждать Андрея с обозом. Оттуда и побегут. Тетка, родная сестра Зубина, ненавидела своего брата. Обещала во всем помогать Варе. Гриша тоже на их стороне, пусть хоть Варька поживет счастливо. Сам-то он выгнал свою жёнку, теперь ему никто не указчик. Безродна, пять лет живут, а детей нет. Хотел бежать со всеми вместе, но раздумал: скоро делиться будут, не хочется своего надела упускать.
Улыбается Андрей. Лицо опушила первая бородка. Молодость — сестра дальних дорог. Совет переселенцев тоже решил во всем помогать Варе, портки, мол, сымем, но девку вырвем из рук Зубиных. Старики знают, что такое любовь, когда-то сами ее выстонали, недолюбив, разошлись в разные стороны, кому бедность помешала, кому солдатчина, а кому и богатство. У каждого своя причина.
Вчера Гриша отвез Варю к тетке. Хорошо Андрею. С ним Варя. Они разломят на две половинки черный хлеб, разделят пополам дорожную соль, судьбу дальних скитаний на свои плечи взвалят и пойдут в неведомое…
По одному, по двое сходились мужики, будто случайно завернули на пашни. Но ясно Феодосию, что это не простая прогулка, а прощание с землей. На лицах темень, брови сурово насуплены, дыхание неровное. То ли хотелось людям надышаться родным воздухом, то ли от волнения так тяжко дышат. Дома не сидится, тоска, метание. К отъезду все готово: ждали снега, санной дороги. Понимает Феодосий, что тяжко мужикам, ему тоже тяжко, но он — голова обоза, должен взбодрить людей, встряхнуть, чтобы у каждого хватило сил идти в дальнюю дорогу.
— Ну что сникли, мужики? Радоваться надо. Подать сняли, в рекрутчину не будут брать наших детей, дают чуток на пропитание, так что куда ни кинь, там и радость.
А что было здесь? Изгал и розги. Оплевали нас и нашу землю, там будем сами себе хозяева. А ежли доберемся до Беловодья, то и вовсе заживем. Там тожить нашинская земля. Расейская. Солнце везде одно, подсветит нашей нужде. Это хорошо, что нас гонят, пермяк ленив умом, все ждет, когда его турнут под зад, а нет, так будет держаться за свой рваный треух до смерти. Теперича мы сами себе цари и бояре.
