Джеймс Кервуд - Казан
Трое суток все они оставались поблизости от убитого лося, готовые защищать его от вторжения чужаков. Правда, с каждым днем они становились все менее бдительными. На четвертый день им удалось затравить молодую лань. Казан возглавлял охоту, и впервые за все время, возбужденный присутствием своры, он бросил отставшую Серую Волчицу. Когда они настигли жертву, Казан первый вцепился в ее мягкое горло, и, пока он не начал раздирать зубами мясо, никто не решался приступать к еде! Казан был хозяином. Он мог зарычать и прогнать всех прочь. Когда блестели его клыки, собаки трусливо прижимались к земле.
Кровь его кипела. Возбуждение и радость, которые давала власть, постепенно вытесняли из его сердца привязанность к Серой Волчице. А она, чувствуя это, утратила прежнюю легкость походки, не так уверенно держала голову. К убитой лани она едва притронулась. Теперь слепая морда ее всегда была направлена туда, где находился Казан. Куда бы он ни двинулся, она следовала за ним своими невидящими глазами в надежде, что он позовет ее и они уйдут и снова будут жить вдвоем.
После того как он стал вожаком, в Казане начали происходить странные перемены. Будь у него в подчинении волки, Серой Волчице ничего не стоило бы отбить его от них. Но Казана теперь окружали его братья по крови. Все-таки он был собакой. Жизнь с Серой Волчицей угнетала Казана только одним — одиночеством, а это чувство совсем незнакомо его дикой подруге. Собакам необходимо общество подобных себе существ, и не одного, а нескольких. Природа научила Казана слушать и исполнять приказания человека. Правда, он научился и ненавидеть людей, но к собачьему племени он принадлежал по-прежнему. Ему хорошо жилось с Серой Волчицей, лучше, чем раньше, когда он находился в обществе людей и собак. Но Казан долго был оторван от своей старой жизни, и теперь голос крови заставил его на время забыть скверные ее стороны. И только чуткая Серая Волчица понимала, к чему все это может привести ее друга.
С каждым днем становилось все теплее, и в полдень снег на солнце начал оседать. Прошло уже две недели после сражения возле убитого лося. Свора постепенно продвигалась на восток; в конце концов они оказались в пятидесяти милях восточное и в двадцати пяти милях южнее старого логовища Казана и Серой Волчицы под буреломом. Волчица все больше тосковала по своему покинутому жилищу. Увести Казана обратно она уже не могла. Несмотря на все ее попытки, он продолжал идти во главе своры все дальше на юго-восток.
Инстинкт заставлял собак держаться этого направления. Они еще слишком недолго прожили в лесу, чтобы забыть власть человека, а люди были именно там. Совсем уже недалеко находился форт, откуда эти четыре лайки выехали в свое время с прежним своим хозяином. Казан этого не знал, но вот однажды произошло событие, которое вновь напомнило ему о прежней жизни, о былых привязанностях, которые уже не раз заставляли его покидать Серую Волчицу.
Они поднялись на вершину холма и вдруг остановились как вкопанные. Человеческий голос! Погонщик покрикивал на собак. Казан, чувствуя необычайное волнение, заглянул, вниз, в долину, и увидел упряжку из шести собак, тянущую сани. Позади саней на лыжах бежал человек и окриком то и дело подгонял своих собак.
Дрожа в нерешительности, лайки и их предводитель стояли на холме, а Серая Волчица жалась где-то позади. Они не сдвинулись с места, пока человек и его упряжка не скрылись из виду, но потом подбежали к следу, стали взволнованно нюхать снег и скулить. Мили две они шли за человеком прямо по широким полосам, оставленным его лыжами, лишь Серая Волчица бежала ярдов на двадцать правее, потому что свежий человеческий запах причинял ей мучительное беспокойство. Только любовь к Казану, только доверие, которое она все еще испытывала к нему, заставляли ее находиться так близко к ненавистному следу.
На краю какого-то болота Казан остановился, потом свернул со следа. Собачье влечение к человеку у Казана все росло, но дикие предки оставили ему в наследство подозрительность, которую ничто не могло истребить. Серая Волчица радостно взвизгнула, поняв, что Казан сворачивает в чащу, и побежала рядом с ним, плечо к плечу…
Снега начали таять, а талый снег — это первый признак весны. Весной человек уходит из диких лесов и долин. Вскоре Казан и его товарищи, находившиеся теперь милях в тридцати от форта, почувствовали, что движение на человеческих тропах стало оживленней. За сотню миль со всех сторон к форту съезжались трапперы с последней зимней добычей пушнины. С востока и запада, с севера и юга шли их пути, и все они сходились у форта. Казан и его свора очутились в самой гуще этих путей. Не проходило дня, чтобы они не нападали на один, а то и на несколько совсем свежих следов.
Серую Волчицу мучил непрерывный страх. Не видя ничего, она все же чувствовала, что со всех сторон надвигается опасная близость человека. Но у Казана человеческий запах перестал вызывать страх и настороженность. Трижды за последнюю неделю ему приходилось слышать крики людей, а один раз до него долетели даже мужской смех и лай собак, которым хозяин раздавал ежедневный рацион рыбы. В воздухе Казан улавливал острый запах костров, и однажды ночью до него донеслись обрывки удалой песни, а потом — опять лай собачьей упряжки.
Медленно, но верно притягательная сила человека влекла Казана ближе к форту — на одну, на две мили в сутки, но все-таки ближе. Серая Волчица, зная, что борьба ее обречена на провал, все же решила довести ее до конца. Она чувствовала приближение того часа, когда Казан ответит голосу своей крови и она, его верная подруга, останется в одиночестве.
В форте пушной компании наступили дни приятного волнения и кипучей деятельности. Охотники сдавали шкурки, подсчитывали прибыли и предвкушали всяческие развлечения. В эти дни сюда притекали несметные пушные богатства, которые должны были в скором времени перекочевать в Лондон, в Париж, во все другие европейские столицы. В этом году компания особенно нетерпеливо ждала прибытия людей из леса. Оспа сделала свое ужасное дело, и до тех пор, пока не была проведена весенняя перепись охотников, не удалось бы установить, кому из них посчастливилось выжить.
Первыми стали прибывать с юга индейцы и метисы вместе со сворами своих злых дворняжек. Затем из тундры потянулись охотники, которые везли тюки со шкурами песцов и оленей; их длинноногие, широколапые собаки с Макензи тащили сани, как кони, и визжали, как щенки, когда на них нападали лайки. С берегов Гудзонова залива тянули сани лабрадорские собаки, свирепые и неукротимые, — таких могла сломить только смерть. Низкорослые желтые с серыми пятнами эскимосские собаки, сталкиваясь с крупными темными псами из Атабаски, действовали клыками так же проворно, как их черноволосые хозяева руками и ногами.
