Борис Дедюхин - Тяжелый круг
Жан Романэ сказал, что направляет письмо на имя министра сельского хозяйства СССР, в котором отмечает Анилина как хорошего, классного пятого, оставившего в побитом поле английского, американского, ирландского и итальянского крэков, что выступление Анилина для первого раза на ипподроме Лонгшамп исключительно, и это мнение разделяется спортсменами всех стран, которые приняли участие в розыгрыше этого приза, что благодаря выступлению Анилина в скачке на приз Триумфальной арки в 1965 году значение коневодства Советского Союза намного повысилось и открыло советским лошадям широкую дорогу на лучшие ипподромы мира.
— Я не себе, а Анилину хлопал, — нашелся Николай, когда товарищи добродушно подтрунивали над ним.
А потом все так же беззлобно посмеялись над французским тренером Данденом, который спросил:
— Мосье Насибов, я смотрел пьесу вашего писателя Ивана Тургенева «Месяц в деревне». Там один помещик говорит: «Ну и устроили ему прогулку на черных лошадях». Почему в России считается плохо ехать на черной лошади?
Николай объяснил, что предводителя дворянства на выборах «прокатили на вороных» — значит, положили в урну черных шаров — это «против».
— Когда все против, мы, русские, и говорим: «прокатили на вороных».
Данден рассмеялся:
— Значит, я знаю русский язык так же замечательно, как вы французский! Рассчитались!
— Квиты! — подал ему руку Николай.
Насибова поздравляли: французы искренне считали, что это большой успех. Да и не только французы. Если полгода назад западногерманский негоциант, приезжавший в конезавод «Восход», не рискнул заплатить двести тысяч, то сейчас многие высказывали желание сиюминутно выложить за Анилина полмиллиона долларов. Американская газета «Нью-Йорк таймс интернэшнл» писала: «Русская лошадь побила на несколько корпусов Тома Рольфа — американского трехлетка, победителя приза «Прикнесс»». А вот что было сказано в английской газете «Дейли телеграф»: «Ни одна из наших лошадей, на которых мы возлагали надежды — Онцидиум и Содерини, не сыграла никакой роли на финише… Русский Анилин был пятым, показав себя очень хорошо…»
Таково было мировое общественное мнение, но сам Анилин его, конечно, не разделял: первое место — это да, это он всегда чувствовал, а все остальные, пятое или второе безразлично, — это уж поражение. От Парижа у него осталось самое неприятное впечатление, и его не изменили и два последующих визита.
Анилин оказался здесь через год проездом из Нью-Йорка в Берлин и дальше в Москву: пересаживался на другой самолет. И было все неладно, плохо.
Началось все еще в Америке: вдруг выяснилось, что в самолете не хватает места для Насибова и он должен догонять другим рейсом — и так-то тошно в самолете, а тут еще в одиночку.
В Париже достался самолет какой-то дырявый, со щелями, и в нем была такая дуроверть, что не мудрено было подхватить двухстороннюю пневмонию. Николай пытался своим телом заслонить Анилина от сквозняка, но куда там — Насибов хоть и не маленького роста, но тонкий, Анилин громадина по сравнению с ним. Потом вдобавок выяснилось, что погода нелетная, заставили вылезать под холодный дождь.
Когда дали наконец взлет — опять беда: лопнул пропеллер. Пока его меняли, пришлось стоять среди вонючих бензиновых баков.
Починили самолет — опять разверзлись небесные хляби, еще часа два дрогли. Уж на что не любит Анилин самолет, а и то облегченно вздохнул, когда оторвались от взлетной полосы в аэропорту Орли.
Через год судьба в третий раз занесла в этот, как все толкуют, красивейший город на земном шаре (а сами парижане всерьез уверяют, что это даже и «не город, а целый мир»).
В Кёльне погрузились в автофургон: в одном отсеке Анилин, во втором Насибов и его новый помощник Кулик. Доехали до франко-немецкой границы, выяснилось, что надо пробираться через Бельгию, делать большой крюк. Но для этого нужно предварительно заполучить визу, а значит, возвращаться в Кёльн — восемьдесят пять километров конец.
Немец-шофер посоветовал обратиться в консульство. Совет был дельный, но пока хлопотали визу для проезда по бельгийской территории, пока тряслись кружными дорогами, Анилин захворал — насморк страшенный и температура тридцать девять и пять десятых градуса. Начали делать уколы пенициллина, всякие растирки, давать пахучие и горькие лекарства.
В Париж приехали ночью. И опять дождище — можно подумать, что здесь небо дырявое. На улицах пустынно и темно, даже окна жилых домов не светятся, наглухо закупоренные железными ставнями. Правда то хорошо, что легко тут время узнавать, часы висят везде, куда ни посмотри, — на ратушах, на храмах, станциях вокзалов и метро, на особых колоннах и столбах. Николай ездил раньше в Лонгшамп либо на электричке от вокзала Сен-Лазар, либо на пароходе от пристани у Тюильри, а шоссейной дороги не знал. Шофер сначала храбрился, уверенно машину вел, но потом стал все чаще на тормоза нажимать, озираясь по сторонам. Наконец вовсе остановился на одной из окраинных улиц, даже мотор заглушил. Вылез из кабины, Николая позвал. Оба спрятались под большими, как лопухи, листьями пятнистых платановых деревьев. Шофер показывает руками и смеется. Оказывается, слева — кладбище, а справа, через дорогу кабачок под названием «Лучше здесь, чем напротив».
Шофер перевел эти слова с французского на немецкий, Николай тоже стал смеяться и сказал:
— На это французы мастаки. У них тут есть футбольный клуб, объединяющий работников всяких похоронных организаций — кладбищ, мастерских, в которых гробы, кресты, венки и прочие нерадостные вещи изготавливают. Так команда этого клуба называется «Спи спокойно!».
Оба опять принялись гоготать, их еще и Кулик поддержал. Анилин слушал осуждающе: ведь ужаснейшее положение, а они веселятся! Правда, шофер сразу же и посерьезнел, произнес озабоченно:
— Может, и верно сказал ваш великий Достоевский, что Париж — единственный город, где можно быть несчастным и не страдать, однако что-то все же надо предпринимать… А то недолго и до страданий, особенно крэку вашему. Куда, в какую сторону подадимся? Я только то знаю, что нумерация домов всех улиц здесь начинается от Сены либо по ее течению…
Загорелое, жесткое лицо Николая оставалось беспечным, даже веселым. С интересом выслушав шофера и убедившись, что никакой полезной информации от него не получить, он решил:
— Сейчас я сбегаю — такси найму.
Это Насибов здорово придумал: легковушка пошла впереди, дорогу показывает — фургон следом. Куда ни посмотришь — улицы да мосты, перекрестки да росстани, насилу доплелись до ипподрома.
