Леонид Кокоулин - Затески к дому своему
– Не догадываешься? Тогда разводи костер.
– Сгорит!
– Давай, давай, да побольше дров наваливай.
Анисим тем временем ошкурил бревна. Отбил шнуром паз. Тут и Гриша подоспел:
– Прогорает, папань…
– Подбрось еще дров. Ну, как, не догадался?
– Нет, – признался Гриша. – Не дотумкаю…
– Пусть угли хорошенько нагорят…
– На угли, что ли, мох класть?
– Увидишь… – Анисим перемешал колом раскаленные угли с золой…
– Понятно, – сказал Гриша, – как я сразу не догадался. Нести мох?
– Пошли, принесем, – воткнул в снег пылающий кол Анисим.
Они носили мерзлый мох и плотно укрывали им горячие угли. Мох шипел, пыхал, а потом утих, сник, исходя белым неедким паром. Над кучей мха все гуще витало облачко, подбеливая сиреневые сумерки вечера. Горько запахло троелисткой и болотной прелью. И куча заметно никла, расслаблялась, мох становился податливым. Гриша вытеребил из кучи снизку мха.
– Ожил!.. На, смотри, – потряс он куделистым мхом.
– Завтра в дело пустим, – отозвался Анисим, наваливая на дымящую кучу еще охапку мерзлого мха.
Забрали каждый свой инструмент. По дороге к шалашу Анисим наметил топором на своем численнике зарубки.
– День прошел, даст Бог завтра тоже, что нам гоже. Слава Богу! – перекрестился на восток Анисим, довольный прожитым днем.
Синими кольцами тени от елей по снежному склону сходили к самому костру, и оттого потухший костер казался притаившимся серым зверьком.
– Сегодня ты, Григорий, заказываешь ужин, – втыкая в чурку топор, весело сказал Анисим, как будто что-то припрятал вкусное или чем-то хотел удивить.
– Я бы, дак… – поискал глазами на небе Гриша.
– Ну, ну, – поторопил Анисим, – заказывай, как в московском ресторане.
– А ты бывал там?..
– Откуда бы я знал тогда?
– А чего не рассказывал?
– Случай не подвертывался. В четырнадцатом году, после лазарета, со товарищем мы поступили туда в один день и, так совпало, вышли за ворота лазарета вместе, а идти не знаем куда.
– Пошли, – говорит товарищ, – в ресторан.
– Да ты што? – я ему. – В церковь зайдем, обет дал после выздоровления…
– Пошли, – говорит, – раз дал слово, держи его.
Выходим из церкви.
– Ну, говорит, теперь ты меня уважь. Ходил он на костылях, Митрием звали, а фамилия… счас скажу, – попытался вспомнить Анисим. – Вот ты, из головы выпало. Постой, постой, да Кармадонов он, – хлопнул досадливо себя по коленке Анисим. – Пока мы соображали, в какую сторону идти, Митрий замахал костылями, остановил извозчика.
Вези, говорит, брат, в лучший ресторан нас, и как бы ненароком шинель отвернул, кресты тенькнули на груди. Ну и я, прости господи, поддался соблазну. Полный Георгиевский кавалер – по-теперешнему и не знаю, к какой награде приравнять. Раньше никакой чин, даже его превосходительство, не имел права руку поднять на Георгиевского кавалера. Ну ладно, – одернул себя Анисим и было принялся за растопку костра, но сам увлекся воспоминаниями, да и Гриша уставился на отца, не мигая, ждал продолжения.
– Не знаю уж, в лучший или не в самый лучший ресторан с шиком подкатил извозчик, но, как сейчас помню, был он на Трубной площади или улице, и ресторанчик-то небольшой, но опрятный. Официанты вежливые, свечи горят, накрахмаленные скатерти, как этот снег, – показал Анисим на иссиня-белый снег у шалаша. – И народа немного. Время-то ни то ни се – не обед, не ужин. Мы, конечно, шинели сдали, мундиры на себе пообдергали, я и не успел шагнуть, слышу, кто-то елозит по сапогу, думал, кошка, – чистильщик. Шик-чирик – навел зайчика мне, Митрию – глядеться можно. Только сели, официант, как в сказке, перед нами, через локоть полотенце белое. Теперь уж и не скажу в подробности, что заказывали. Митрий воеводил. И тут официант стал носить да ставить тарелки, тарелочки, блюда, а я все карман щупаю, хватит ли у нас расплатиться. Митрий увидел, как я по карману елозю, и говорит:
– Не беспокойся, Анисим, я плачу.
– Как – ты? – заспорил я с ним.
– Да так, – говорит, – и вынимает кучу денег. – Хошь, – говорит, – поедем ко мне?
– Да нет, – отнекиваюсь, – дома ждут. На две недели отлучки всего имею.
– А я, видно, отвоевался, – постучал Митрий по деревянной ноге.
Едок Митрий неважный, копнет вилкой в тарелке и в сторону ее отставит. Уж и главный повар выкатился к нам арбузом.
– Может, что не глянется? Может, другое заказывать будете?
А Митрий просит:
– Уважь меня напоследок: заказывай все, что твоей душеньке угодно, а коли не сыщется в этом ресторане, попросим из другого достать.
– Будет исполнено, доставим непременно, – хозяин ресторана пузом на изготовку.
Мне неловко людей обременять своей особой, и я попросил с ходу кулаги. Хозяин и повара врассыпную. А мы с Митрием закусываем. Музыкант на скрипке так жалостно выводит. Сидим. Уже и позабыли о своем заказе. Тут ко мне склоняется мужик, важный такой – в сером сюртуке – и говорит:
– Во всей Москве нет вашей рыбы, все рестораны подняли.
– Да брось, я ему говорю, нам и не надо никакой рыбы…
Представительный человек было от нас отошел, да вернулся и просит сказать, что это за рыба – кулага.
– Да никакая, говорю, это не рыба, а из ржаной муки заваруха…
А тут из-за спины этого господина вынырнул официант с подносом во все руки:
– Достали, наконец, вам кулагу, под белым польским соусом, – и ставит поднос на середину стола.
– Так что будешь, сын, заказывать?
– Как – что? Рыбу кулагу, – засмеялся Гриша. – Если не найдется кулага, давай сухарей…
Утром поднялись с рассветом, позавтракали оставшейся от ужина рыбой, за инструмент – и к зимовью, Гриша бегом к мху – мох уже взялся сверху ледяной корочкой, но внутри было тепло и сыро. Мох спрессовался. Гриша теребил его из кучи, носил и ровным слоем стелил на бревно, а сверху они накатывали другое бревно с пазом, придавливали мох, подбивали его конопатками и так ряд за рядом выводили под матицу. Когда укладывали последние венцы, бревна не поддавались, не шли в стенку.
– Ах ты, маленько не хватает силенок, – напрягая жилы и краснея от натуги, сетовал Анисим.
Гриша уже не мог руками дотянуться до бревна и тянул, сколько было мочи, за веревку.
– Подожди, Григорий, не тяни, порвешь последнюю добрую вещь, – опустил Анисим бревно. – Давай-ка прицепим к составу «толкач».
Анисим прикатил от костра увесистую чурку, закатил чурку на стенку и привязал ее за конец веревки, который тянул Гриша.
– Теперь вы в одной упряжке, – похлопал Анисим по чурбаку, словно по крупу лошади. – Ну, милые, – взялся он за бревно. – Р-раз, – и Гриша поднаваливается на веревку. – Еще р-разок! – командует Анисим, и бревно послушно, рывками ползет на стенку. – Оппа!.. – И бревно ложится, как надо, в стенку.
