Джеральд Даррелл - Мама на выданье

— Ты опять чем-то обеспокоен,— озабоченно заметил Людвиг.

— Да нет, просто не ладится что-то с этим проклятым писанием,— объяснил я.— Только и всего. Это называется писательским запором. Пройдет.

Людвиг смущенно посмотрел на меня.

— У меня завтра выходной,— сказал он.— Есть машина — «мерседес».

Я задумался над этим несколько неожиданным сообщением, спрашивая себя, кто из нас перебрал бренди.

— И что? — осторожно осведомился я.

— Я подумал, поскольку у тебя день рождения и ты один во всей гостинице, может быть, захочешь прокатиться,— пояснил он, слегка покраснев.

Я выпрямился в кресле.

— Отличная идея! Ты серьезно? — спросил я, тронутый его добротой.

— Конечно,— просиял Людвиг, видя мой энтузиазм.

— Значит, так,— сказал я.— Ты позавтракаешь со мной, потом мы махнем куда-нибудь. Ты бывал в замке Корф? На полуострове Пэрбек?

— Нет,— ответил Людвиг.— С тех пор как уехала моя девушка, Пенни, я редко куда-нибудь хожу.

— Прекрасно, договорились. Ты заедешь за мной в двенадцать часов, мы где-нибудь перекусим и пропустим по стаканчику, потом проведаем Пэрбек.

Ровно в двенадцать мы встретились в холле. Людвиг выглядел несколько непривычно в рубашке с расстегнутым воротом, без аккуратной бабочки и в яркой спортивной куртке вместо черного пиджака, однако цветистый наряд ничуть не умерил его серьезности. Через Плезэр-Гарденс мы проследовали в «Ройял Бат Баттери» — отель, где во всем Борнмуте, на мой взгляд, подавали наиболее близкие к хорошей французской кухне блюда. По пути заглянули в трактир, чей бармен-ирландец с невыразительным лицом, но с искоркой в глазах, подобной светлячку в бархатно-черной ночи, внушил мне подозрение, что он почитает наш мир весьма забавным.

Людвиг задумался, выбирая напиток. От джина отказался, объяснив бармену, что опасается «болезни горничных». Бармен поглядел на меня, я подмигнул ему. Искорка в его глазах стала ярче, и он заговорил тоном знатока.

От хереса, сообщил он с ярко выраженным ирландским акцентом, развивается подагра и от портвейна — тоже.

От пива, серьезно заметил я, люди толстеют, а это плохо для сердца, как и от бренди, если его пить за обедом. Бармен поведал, что у некоторых завсегдатаев его трактира от обильного потребления виски артерии затвердели так быстро, что эти несчастные превратились вдруг в какие-то неподвижные статуи. Я добавил, что нечто в этом роде бывает от рома, с той разницей, что человек преображается в какую-либо липкую массу вроде патоки. Не желая отставать, бармен рассказал, что водка разъедает внутренности; буквально на днях один завсегдатай скончался, потому что весь его желудок вывалился на пол. И пришлось же потом повозиться с уборкой, вздохнул бармен, потому что бедняга тот ел на завтрак яичницу с беконом. Мысленно я поставил бармену высший бал. Именно такие артистические штрихи отличают добрую ирландскую брехню.

Людвиг осторожно прислушивался к нашей перепасовке. Внимательно посмотрел на мое лицо.

— Вы оба шутите? — произнес он так жалобно, что мне ничего не оставалось, как сознаться.

Мы заказали легкое пиво, и бармен присоединился к нам. Затем Людвиг принялся рассказывать мне, как он предвкушает отпуск.

— И куда же ты поедешь? — спросил я.

— Хотелось бы на юг Франции,— ответил он,— да не получится.

— Почему? У тебя быстрая машина, дороги хорошие. За один день доберешься до Канн.

— Но я должен повидать родных.

— Ты очень хочешь их повидать? — поинтересовался я, вспоминая, как редко члены нашей семьи навещают друг друга, причем являются так же неожиданно, как кукушка к ее пернатым приятелям.

— Нет,— честно ответил он,— но ведь они мои родные. Поэтому я не смогу поехать на юг Франции, где теперь находится моя девушка Пенни.

«Малый явно перебарщивает в своей сыновней привязанности»,— подумалось мне.

— Почему бы не повидаться с ними на обратном пути? — предложил я.— Сперва навести Пенни.

Людвиг опешил.

— Или,— продолжал я,— почему бы в этом году не сказать: «К черту родных» — и отправиться... ну, скажем в Мексику?

Он задумался, а мы с барменом молча ждали, удастся ли нам развратить его.

— Хотелось бы повидать Мексику,— произнес наконец Людвиг.— Но там, пожалуй, слишком жарко. В Испании я страдал от жары.

— Почему не пожаловался правительству? — спросил я

— Это было бы не по закону,— сказал он, подумав.

Мы с барменом всем сердцем надеялись, что он пошутил; увы, Людвиг просто констатировал факт. Я обратил на бармена страдальческий взгляд, он ответил мне тем же.

— Ну что ж,— рассудительно произнес я,— есть и более прохладные места. Например, Баффинова Земля.

— В самом деле? — заинтересовался Людвиг.

— Этот наш друг,— я показал на бармена,— может тебе рассказать про Баффинову Землю.

Бармен, с лицом невыразительным, как лужа дегтя принялся полировать какой-то стакан.

— На Баффиновой Земле прохладно,— негромко произ-лес он.— Так прохладно, что там производят особые спиртные напитки, чтобы бутылки не лопались.

Людвиг задумался.

— Какой крепости? — спросил он.

Бармен вздохнул. Чувствовалось, что он начинает понимать мои затруднения.

— На Баффиновой Земле,— пришел я ему на помощь,— тебе пришлось бы испытать на себе гостеприимство эскимосов. Есть в больших количествах ворвань, тереться носами с веселыми эскимосками...

— Что такое ворвань? — пожелал узнать Людвиг.

— Это небольшой, но достаточно важный, изогнутый участок нижней части кишечника кита, достигшего совершеннолетия,— сказал я.

— Пойманного в августе, в полнолуние, когда начинают таять айсберги,— уверенно заявил бармен, чем заслужил мое безмерное восхищение.

— Убитого гарпуном,— смело добавил я.

— Не думаю, чтобы мне это понравилось,— сказал Людвиг.— Должно быть, на вкус что-то вроде рыбы, да? Меня всегда тошнит от копченой селедки и страшно хочется пить.

Я снова посмотрел на бармена, он ответил сочувственным взглядом.

— Видишь,— сказал я ему,— каким приятелем я обзавелся. Настоящий гунн.

— Точно, сэр,— отозвался бармен.— Думаю, неделька-другая в Дублине пошла бы ему на пользу. Не хуже психушки, говорят люди.

— Я подумаю,— обещал я ему.

— В Дублине очень влажно, верно? — спросил Людвиг, искренне желая пополнить свои знания.

— Верно,— ответил бармен.— Его еще называют Северной Венецией. Именно там была изобретена гондола.

— Но я думал...— начал озадаченный Людвиг.

— Пошли,— перебил я, беря его за руку.— Пойдем поедим копченой селедки.

За превосходной трапезой Людвиг облегчил душу, поведав мне про Пенни. Дескать, она и молодая, и веселая (хотя и лишенная чувства юмора, предположил я), но они постоянно ссорятся, постоянно. Она всегда копается, когда надо куда-то собраться, всегда поступает наперекор ему, но самый большой грех — спеша одеться, разбрасывает пополу чулки и бюстгальтеры. Людвиг полагал, что именно эта привычка в сочетании с некоторой разницей в возрасте делает невозможной саму мысль о женитьбе, во всяком случае весьма сомнительной. Я возразил, что это как раз то, что ему нужно: молодая живая особа, которая будет спорить с ним и заставлять ходить по пояс в разбросанных чулках и бюстгальтерах. Сказал, что множество браков распалось из-за чрезмерной аккуратности жены и множество были спасены уроненным вовремя бюстгальтером. Новизна этой идеи поразила Людвига, и после двух бутылок превосходного вина я почти убедил его завести вместе с Пенни собственную гостиницу в Борнмуте, при условии, что она не станет ронять бюстгальтеры в коридорах.