Пол Остер - Тимбукту
Но какая разница? Он ведь только что явился в мир Генри, и должно пройти некоторое время, прежде чем он станет там совсем своим. Проведя с мальчиком неделю, он уже начал кое-что понимать, и если бы не подлая выходка календаря, неизвестно еще, как бы далеко они продвинулись. Но существуют и другие времена года, кроме лета, и Генри вскоре предстояло возвращаться в школу. Спокойные деньки совместных прогулок, болтовни и запуска воздушных змеев в парке внезапно кончились. В последнюю ночь перед началом шестого класса Генри лежал в кровати с открытыми глазами, дожидаясь, пока родители крепко заснут. Сразу после полуночи, как только в доме все затихло, он спустился по лестнице, вышел во двор и забрался в картонную коробку к Мистеру Зельцу. Обняв пса, он объяснил ему, что отныне их жизнь сильно переменится.
— Когда утром взойдет солнце, — сказал Генри, — каникулы закончатся. Какой я все-таки идиот, Кэл. Надо было найти для тебя место получше, чем эта гнилая коробка на грязном дворе, а я этого не сделал. Я пытался, но никто мне не помог, а теперь у нас больше нет времени. Не стоило тебе доверяться мне, Кэл. Я — полная бездарность, тупой кусок дерьма, я все испортил. Я никогда другим не стану. Вот до чего доводит трусость. Я не решился сказать отцу о тебе, а если я у него за спиной поговорю с мамой, то от этого все станет только еще хуже. Ты — мой лучший друг, а я так тебя подставил!
Мистер Зельц с трудом понимал, о чем говорит Генри. Мальчик рыдал так горько, что слов почти нельзя было разобрать, но поскольку поток обрывочных и путаных фраз не прекращался, видимо, речь шла не о минутном капризе. Что-то было не так, но Мистер Зельц не представлял, что именно. Состояние Генри стало постепенно воздействовать на него, и по прошествии нескольких минут он тоже начал горевать. Так уж устроены собаки. Они не всегда способны понять все оттенки мысли хозяев, но они чувствуют их настроение, и Мистер Зельц не сомневался, что юный Генри Чоу сейчас в плохой форме. Прошло десять минут, затем двадцать, тридцать, а они все сидели и сидели, обнявшись, — мальчик и собака — внутри темной картонной коробки. Обхватив шею пса, Генри плакал навзрыд, и Мистер Зельц повизгивал вместе с ним, время от времени поднимая морду, чтобы слизнуть слезы с лица мальчика.
Постепенно оба заснули: сначала Генри, потом Мистер Зельц; и, несмотря на кромешную тьму, тесноту коробки и спертый воздух, в котором трудно было не задохнуться, Мистер Зельц радовался тому, что рядом с ним друг и ему не придется провести еще одну ужасную ночь в одиночестве. Впервые со дня смерти Вилли Мистер Зельц спал крепко и глубоко, забыв об окружавших его со всех сторон опасностях.
Занялась заря. Розоватый свет просочился сквозь щель в картоне, и Мистер Зельц завертелся, пытаясь освободиться из объятий Генри и потянуться. Ему пришлось извиваться и выворачиваться несколько минут, но даже когда он вывернулся, ударившись с размаху о стенку коробки, мальчик продолжал спокойно спать. «Удивительно, как крепко спят дети», — подумал Мистер Зельц, которому наконец удалось размять окоченевшие мышцы. Было еще очень рано — не более шести часов утра — и, учитывая то, как горько рыдал Генри ночью, не приходилось удивляться тому, что он спал как убитый. Пес осмотрел лицо мальчика в мерцающей полутьме — такое круглое и гладкое в сравнении с поношенной бородатой мордой Вилли — и заметил, как маленькие капельки слюны стекают по языку и собираются в уголках слегка приоткрытого рта. Сердце Мистера Зельца защемило от нежности. Пока Генри рядом с ним, он готов жить в картонной коробке хоть целую вечность.
Секунд через десять Мистера Зельца пробудил от грез глухой, больше похожий на взрыв удар откуда-то снаружи, и прежде чем Мистер Зельц понял, что его производит нога человека, пинающего коробку, Генри открыл глаза и снова заплакал. Затем вся коробка оторвалась от земли. Поток утреннего света залил Мистера Зельца и на пару мгновений ослепил его. Он услышал голос, кричавший что-то по-китайски, а затем коробка полетела в сторону редисочной грядки. Перед друзьями стоял мистер Чоу-старший собственной персоной, в майке и голубых трусах. Он продолжал выкрикивать непонятные слова с такой яростью, что у него вздулись на шее вены. Он грозил пальцем Мистеру Зельцу, тот в ответ лаял, перепуганный силой обращенного на него гнева, Генри завывал — и вся сцена сильно походила на коллективную истерику. Чоу-старший кинулся на Мистера Зельца, но тот отпрянул на безопасное расстояние. Тогда отец метнулся к сыну, который уже пытался выползти через дыру в изгороди, но оказался недостаточно проворен или обратился в бегство слишком поздно, — так или иначе, Чоу-старший быстро ухватил его, поставил на ноги и влепил затрещину. К этому времени миссис Чоу тоже появилась во дворе, выскочив из дома прямо во фланелевой ночной рубашке. Мистер Чоу продолжал кричать на пронзительно визжавшего Генри. Миссис Чоу внесла свой вклад в общую шумиху, излив свое неудовольствие как на мужа, так и на сына. Тем временем Мистер Зельц отступил на противоположный конец двора. Он уже знал, что все пропало. Эта битва не могла кончиться ничем хорошим, по крайней мере для него. Ему было жалко Генри, а еще больше — себя. У него не оставалось никакого другого выхода, кроме как рвать отсюда когти.
Он дождался момента, когда мать и отец поволокли сына к дому. Когда они уже приближались к задней двери, Мистер Зельц метнулся через двор и прополз сквозь дыру в изгороди. Потом еще подождал, пока Генри исчезнет в дверях. Однако уже на пороге мальчик вырвался из рук родителей, повернулся к Мистеру Зельцу и закричал срывающимся, высоким голосом:
— Кэл, не покидай меня! Останься, Кэл!
Мистер Чоу отреагировал на это по-своему: он подобрал с земли камень и швырнул его в Мистера Зельца. Пес инстинктивно отпрыгнул и тут же устыдился собственной трусости. Он проследил, как камень, не причинив ему никакого вреда, лязгнул о металлическую решетку изгороди. Затем пес три раза пролаял на прощание, надеясь, что мальчик все поймет. Тут мистер Чоу открыл дверь, миссис Чоу запихнула Генри внутрь, а Мистер Зельц бросился прочь.
Он не имел ни малейшего представления о том, куда он бежит, но знал, что останавливаться нельзя, он должен бежать, пока его несут ноги и пока сердце не лопнет у него в груди. Если он хочет прожить на свете больше, чем несколько дней, или хотя бы больше, чем несколько часов, ему надо немедленно смыться из Балтимора. Это не город, а средоточие зла, царство смерти и отчаяния, вертеп собаконенавистников и китайских поваров. Только каким-то чудом Мистер Зельц не превратился здесь в неизвестную холодную закуску в белой коробочке навынос. Мальчика, конечно, жаль, но не так уж сильно — даже странно, если учесть, как быстро Мистер Зельц к нему привязался.
