Барсучий нос. С вопросами и ответами для почемучек - Константин Георгиевич Паустовский
Говорят, когда человек много смеется, так ему сахару потреблять не надо. Верно это или нет?
Смеясь, человек выражает радость, удовольствие; когда человеку плохо, ему не до смеха. Хорошее настроение вызывает смех — а смех еще улучшает его. При смехе снижается уровень «гормонов стресса» и выделяются «гормоны радости», сердце и сосуды работают активнее, в кровь поступает больше антител для борьбы с вредными микробами.
Разве под Москвой можно вырастить арбуз?
На огороде выращивают многие культуры, родина которых — жаркие страны: огурцы — из Юго-Восточной Азии, кабачки и тыквы — из Центральной Америки. Так и арбузы с дынями: они могут расти и вызревать в средней полосе, если сажать ранние сорта и правильно за ними ухаживать — высаживать в прогретую землю, в холода накрывать пленкой.
А как можно омолодить траву?
Для того чтобы трава на пастбищных и сенокосных лугах была гуще и выше, их время от времени нужно «омолаживать»: для этого землю неглубоко вспахивают и вносят удобрения. Земля становится более рыхлой, туда попадает больше воздуха, уходит лишняя влага.
Есть такое растение чай? Где он растет?
Чайная заварка — особым образом обработанные листья чайного куста. Родина чая — Южный Китай, там его научились выращивать и приготавливать; сейчас чайные плантации можно увидеть во многих местах с жарким климатом. С кустов собирают самые молодые листочки, их измельчают и сушат: в зависимости от способа сушки получается зеленый или черный чай.
В свекле сахар есть? А как его оттуда добывают?
Сахар впервые научились делать в древней Индии из сока особого тростника; после открытия Америки сахарный тростник начали выращивать там. Из свеклы сахар стали делать в Европе в XVIII в. Корнеплоды измельчают, отжимают сок, очищают и выпаривают, чтобы отделить кристаллы сахара.
Бабушкин сад
С тех пор как отец Маши Никита ушел на войну, в старом саду около бабушкиного дома дорожки и грядки позарастали крепкими лопухами и укропом, а крапива встала такой густой стеной и так жглась, что Маша боялась к ней подойти.
Бабушка Серафима только вздыхала, — где уж ей, старой, справиться с такими непокорными травами, деревьями и кустами!
В непролазной траве весь день копошились и гудели шмели. Иногда они вырывались из травы, с размаху налетали на Машу, с треском ударяли в лицо и со звоном подымались вверх, выше скворечни, — радовались, что напугали Машу. Но радовались они напрасно — в вышине, где всегда летал пух от одуванчиков, шмелям приходил конец. Там их хватали на лету ловкие скворцы и тут же проглатывали. И ни один скворец даже не поперхнулся, хотя шмели были страшно мохнатые.
В бочке с дождевой водой у крыльца поселилась лягушка. Раньше из бочки брали воду поливать цветы, но теперь никто ее не брал, и вода была застоявшаяся — теплая и зеленая. Маша любила смотреть, как в этой воде шныряли какие-то водяные существа. Они были похожи на булавки с черными стеклянными головками. Такие булавки были воткнуты над бабушкиной кроватью в ковер.
Лягушка вылезала из бочки только вечером и сидела, отдуваясь, около крыльца, посматривала на скворцов. Она их боялась.
Скворцы постоянно дрались с галками, а успокоившись, рассаживались на ветвях вековой липы и начинали изображать пулеметный бой. От этого не только у лягушки, привыкшей к водяной своей тишине, но даже у бабушки разбаливалась голова. Бабушка выходила на крыльцо, стыдила скворцов, махала на них полотенцем.
Тогда скворцы перебирались повыше и, помолчав, начинали показывать, как дровосеки с натугой пилят деревья, — это было еще хуже, чем пулеметный бой.
Лягушка боялась еще квакши — маленького древесного лягушонка с пухлыми лапками. Он сидел на ветке, таращил глаза и молчал. Кричал он редко, только перед дождем. Тогда все в саду замолкало, и было слышно, как далеко за лесом погромыхивает небо.
Рыжий пес Буйный залезал в будку, долго вертелся, уминал сено, вздыхал с огорчением — дождь был ему совершенно ненужен. Буйный был очень застенчивый пес. При виде посторонних он тотчас лез в отдушину под домом, и оттуда его нельзя было выманить никакими силами. На все уговоры он только вилял хвостом и все дальше отползал в темноту.
Потом к бабушкиному саду стали подходить немцы. Тогда пришел глухой старик Семен и выкопал в саду, за сиренью, большую яму.
Семен копал, ругался на немцев, говорил Маше: «Чем глядеть, как я себе плюю на руки, яму копаю, ты бы пошла помогла бабушке сундук уложить. Закопаем его, запрягу я завтра Чалого — и поедем в Пролысово». — «А потом?» — спрашивала Маша. «За Пролысово немец не пойдет, — отвечал Семен. — Там наши ребята стоят, дальше немцу пути не будет».
Семен окончил копать, пошел к колодцу, вытащил ведро воды, хотел напиться, но почему-то раздумал, позвал бабушку Серафиму, показал ей на ведро и сказал: «Гляди! Значит, и впрямь пора уходить».
Бабушка посмотрела на воду и покачала головой. Вода из колодца всегда была чистая, как стекло, а сейчас в ней плавали гнилушки, древесная труха и даже маленький гриб. Маша ничего не поняла. Бабушка Серафима объяснила ей, что ночью земля тряслась и в воду со стенок колодца нападало много всякого мусора. А раз земля тряслась — значит, где-то неподалеку шел бой.
Вечером Семен закопал сундук с бабушкиными вещами, шалями, старым будильником, фотографиями, серебряными ложками, и с самой любимой Машиной игрушкой — двумя большими деревянными петухами на дощечке. Один петух был черный, другой — красный, и оба они могли со стуком клевать зерно.
Наутро Семен приехал на Чалом, распряг его во дворе, привязал к телеге, пошел в комнаты — попрощаться с домом.
Но попрощаться ему не пришлось.
Мимо дома густо пошли наши бойцы — все в касках, пыльные, загорелые, веселые. Семен вынес к калитке ведро воды. Маша принесла кружку.
Бойцы останавливались, вытирали потные лица, пили и рассказывали, что немецкий фронт этой ночью прорван и немцы отходят, бросают пушки и автоматы и что теперь — очень свободно — можно выкопать обратно сундук и жить спокойно: нашу землю мы нипочем немцам не отдадим!
