Иштван Фекете - Репейка
— Репейка! Иди сюда, Репейка! — делала попытки подружиться наездница, несмотря на запрет Алайоша, и Репейка уже чуть было не побежал к ней — голос был такой приятный, ласковый, — как вдруг над головой прогудело:
— Нельзя!
И Репейку словно стукнули по носу, словно розга Янчи просвистела над ним!
— Ты завистливый пес, Додо! — возмутилась Мальвина, но Додо лишь улыбнулся ей.
— Потерпи, Мальвинка, воспитание еще не окончено. Но все же попробуй позвать еще раз!
— Иди сюда, Репейка, — шлепнула Мальвина себя по плотной ляжке.
Щенок растерянно сел и поглядел на Додо, словно спрашивая:
— Ну, так что, идти мне или не идти?
— Нельзя!
И Репейка отвернулся, хотя и вильнул Мальвине хвостом.
— Сожалею, но подойти не могу.
Репейка вообще не был склонен к панибратству; это качество он воспринял от матери, которая не подпускала к себе незнакомых, рычанием предупреждая, что готова укусить. Недоверчивость его была инстинктивной и переходила в прямую агрессивность, едва сгущалась тьма и извечный навык предков сторожить, драться и защищать, по суровым законам наследственности, диктовал все поведение щенка.
Люди сновали взад-вперед вокруг повозки — Репейка даже ухом не вел, но стоило кому-то взяться за дверную ручку, как он начинал яростно рычать и ворчал еще долго, когда чужой уже отходил от двери и слышны были его удаляющиеся шаги.
Разумеется, он прекрасно различал шаги Додо и ждал, не двигаясь с места, только приветственно виляя хвостом. Но стоило ключу заскрипеть в замке, как щенок мигом оказывался у двери, готовый прыгать и всячески выражать пылкую любовь.
Если же клоун приходил не один, Репейка вылезал, правда, из ящика, но ожидал, когда откроется дверь, сдержанно и подозрительно, а незнакомых встречал ворчанием.
— Не тронь! — говорил Додо, поглаживая щенка, который уже понял, что в таких случаях его услуги защитника не нужны, но не спускал с гостя внимательных и подозрительных глаз, когда же тот подходил к Додо или к двери, опять начинал ворчать. И тут довольно было бы его другу сделать лишь знак: «держи его!» — как Репейка тигром бросился бы на незнакомца, не заботясь о последствиях.
Приказ «держи его!» имел свою историю, и Репейка заучил его за один нежданный урок. В тот день они совершили с Додо прекрасную длинную прогулку и уже возвращались домой. Додо шел по тропинке, Репейка свободно трусил вдоль посевов, как вдруг из ближней борозды показался крупный хомяк. Защечные мешки хомяка были набиты до отказу, да еще во рту он нес какую-то траву, мешавшую ему и видеть, и слышать. Этот жадный воришка и всегда-то держит голову низко, но тут он опомнился лишь после того, как столкнулся с Репейкой нос к носу.
Щенок заворчал, хомяк же пришел в ярость — как и всякий застигнутый на месте преступления вор, дрожащий за награбленное добро, — и сразу напал на колеблющегося в нерешительности щенка.
Тогда-то и прозвучали слова:
— Держи его, Репейка!
До сих пор щенок имел дело только со скромными трусишками-сусликами, к тому же нападение хомяка застало его врасплох, — одним словом, он был уже в крови, как вдруг раздался приказ:
— Держи его, Репейка!
Репейка взвыл — ведь он был еще щенок, — но взвыл не от страха, а просто от боли, так как хомяк укусил его за нос; щенок отскочил и сразу оторвался от незнакомого толстобрюхого противника.
Хомяк, потеряв голову от злости, бросился за ним, но к этому нападению Репейка уже был готов, словно не раз сражался с разбойниками в коричневых шубейках. То было впитанное и унаследованное от предков знание — немного отбежав, выбрать позицию, удобную для нападения.
Ответный удар был стремителен, и Репейка, силою натиска опрокинув хомяка, тут же схватил его за горло, не замечая, что когти противника пропахивают на его морде кровавые борозды. Эти когти — опасное оружие, ими хомяк выкапывает свои подземные зернохранилища, до двух метров в глубину, и сносит туда иной раз около центнера зерна.
Однако, опасные когти дергались все бесцельнее, хомяк задыхался — еще не окрепшие зубы щенка все же сумели вытрясти душу из подземного скопидома. Тем не менее, схватка затянулась бы надолго, но в подходящий момент вмешался и Додо, так что хомяк наконец вытянулся покорно и навсегда.
— Хорошо, Репейка, — погладил Додо окровавленную голову щенка, — очень хорошо, хотя эта бестия крепко тебя потрепала. Теперь не тронь, — приказал он Репейке, которому хотелось еще раз-другой тряхнуть своего врага, — дома ты его получишь, но сперва мы снимем с него эту красивую шубку.
Репейка вернулся домой, испачканный, весь в крови, как и положено возвращаться с поля боя герою, но воинственный дух его тотчас угас, едва Додо вытащил йод и губку.
— Мне не нравится, ой-ой, как не нравится! И запах противный, и щиплется, — скулил он, впрочем, против мытья почти не протестовал.
Но разделку хомяка он наблюдал уже с интересом. Коричневую шубейку Додо повесил на дверь сушиться, потом сказал:
— Теперь самое главное!
Он поставил на очаг старую сковородку и затопил — это был исключительный случай, так как обычно он столовался у Мальвины. Додо положил в сковороду мясо, добавил жиру и долго раздумывал, не нарезать ли луку, но потом решил, что Репейке понравится и так.
Репейка стал принюхиваться, подошел к Додо и замер: от шипевшего на сковороде мяса по комнате распространились восхитительные запахи.
— Ох, как хорошо пахнет, ой, какой я голодный! — заплясал Репейка вокруг своего друга.
Додо остудил жаркое, и четверть часа спустя щенок со смущенным видом забрался в свой ящик, глубоко вздохнул и растянулся на тряпье:
— Кажется, я малость переел…
Сковорода была не только пуста, но и вылизана начисто.
Додо улыбнулся.
— Даже споласкивать не нужно! Впрочем, все равно сковородка твоя.
Репейка только посапывал, иногда переворачиваясь на другой бок, словно искал местечко для своего почившего противника.
Цирк неторопливо удалялся от мест, где родился Репейка, все глубже забирался в лето. Тяжелые, окованные железом колеса катились уже по раскаленной пыли, заколосившиеся всходы волновались под горячим ветром, а на запыленных придорожных кустах взъерошенные жуланы охраняли свои гнезда и высматривали легкомысленный народец — насекомых.
Потом пшеница заходила широкими волнами, заколыхалась колыбелью, а ветер посвистывал в шуршащей щербатой гребенке колосьев; от виноградников плыл на дорогу сладкий теплый аромат, источаемый осиными гнездами, незрелым виноградом, чабрецом и шалфеем, согревшимся у белых стен старых винных погребов, уже в начале лета суля путникам хмельные осенние деньки.
