Анатолий Онегов - За крокодилами Севера
Еще тогда появился у меня и особый, тяжелый «шторлек», отштампованный из металла, покрытого серебром… Этот «шторлек» хранил я для какого-нибудь особого случая и вместе с ним и отправился в свое долгое странствование по нам северным лесам. И здесь, на тайных таежных озерах, эта блесна работала безупречно. И с весны до глубокой осени, и в темной, и в светлой воде, и в солнечные дни, и в дождь, я обычно и не снимал со своей снасти эту чудесную серебряную блесну.
Этот, мой неизменный «шторлек» размером был несколько побольше стандартного образца. Но весил он все те же самые тридцать граммов, а потому и входил в воду при забросе не так резко, ложился на воду плашмя, а вовремя приторможенный при падении на воду издавал эдакий легкий шлепок, чем-то напоминающий шлепок-плеск по воде небольшой рыбки. И очень скоро отметил я, что на этот мой шлепок стала подходить щука… Да-да, раз, другой с небольшим интервалом шлепнешь-булькнешь по воде, своим белым «шторлеком», выждешь немного, снова заброс, и на том месте, где до этого вроде бы никого и не было, обнаруживает себя щука.
Позже, когда для меня открылись какие-то тайны местного рыболовного промысла, я мог сделать точный вывод, что мой «шлепок» по воде «шторлеком» почти в точности повторяет так называемое «бульканье берестяным поплавком», с помощью которого местные рыбаки всегда успешно промышляли щук. Такой берестяной поплавок изготовлялся из широкой полоски бересты. От поплавка вниз шел металлический поводок, поводок завершался крючком, на который насаживайся живец. Этот живец вместе с берестяным поплавком с помощью крепкого удилища достаточно громко опускался в воду. При этом раздавалось соответствующее бульканье. Рыболов булькал своим берестяным поплавком раза три на одном месте и, если нс дожидался тут ответа щуки, то шел дальше, к другому месту и там снова несколько раз довольно громко булькал, отвечая любопытствующим, что своим бульканьем он и приманивает к наживке щук…
Да, так все и было на самом деле. И мой «шторлек» сам по себе усвоил эту науку приманивать щук. И каких только щук не добывал я при помощи своей уловистой снасти. И не только щуки поддавались искушению и вылавливались мной на эту блесну-удачу. Так в Домашнем озере, возле деревушки Поржала на этот серебряный «шторлек» попался мне однажды и окунь-гигант. Эта была громадная, тяжелая рыбина, шириной спины в рабочую мужскую ладонь. Взял окунь у меня под самой лодкой. Гнался за «шторлеком» и, как гнался, так и проскочил под лодкой на другую сторону, чуть не вырвав у меня из рук спиннинг. А потом все-таки оказался в подсачке и испугал меня, явившись в мою утлую лодчонку — челночек: казалось, шевельнись это страшилище, и моя тщедушная посудинка тут же перевернется вместе с рыбаком и пойманной рыбой.
На эту серебряную блесну была поймана и самая большая моя щука, весившая, пожалуй, побольше пуда. Тогда у меня не было под рукой нужного безмена, приспособленного к пудовому товару, и добытую рыбину пришлось взвешивать по частям на десятикилограммовом динамометре;.
Попалась мне эта пудовая щука в конце мая, в небольшое озерке, в Карелии… Я мог бы долго перечислять и перечислять все добытое мной на эту блесну-трудягу. И все пережитое мной вместе с этой чудесной снастью, казалось, не оставляло сомнения в том, что и дальше ловить и ловить мне рыбу только ни эту блесну-подарок. Этот тяжелый «шторлек», рассчитанный, конечно, только на инерционную снасть, на инерционную катушку, работал у меня в паре с простым металлическим удилищем, двуручным, магазинным, тоже пришедшем мне по душе. Но, видимо, так устроена наша жизнь: что-то доставшееся тебе, подаренное в начале пути, со временем изнашивается, стареет и вместо этого, еще только вчера успешного, желанного, появляется что-то новое… Так и мой металлический спиннинг со временем погнулся, инерционная катушка заметно поизносилась, да и самая белая тяжелая блесна-удача была вся побита щучьими зубами.
Да, вся моя прежняя спиннинговая снасть уже просилась в музей, чтобы вместе с той же красной «скнятинкой» хранить собой память о прежних дорогах. А тут еще вселилась в меня пока что робкая, но уже постоянно напоминающая о себе мечта о безынерционном спиннинге.
А пришел ко мне мой безынерционный спиннинг уже несколько иначе, чем моя самая первая спиннинговая снасть, которая начался когда-то с блестящей, быстро крутящейся катушки — безынерционная снасть началась у меня с блесен, с небольшой коробочки фирменных блесен, которые подарил мне где-то, в начале 70-х годов, пожилой человек, побывавший до этого в Финляндии — оттуда-то, из страны Суоми, и пришел ко мне первый привет от современного спиннинга.
Блесны в коробочке были вращающиеся, маленькие, легонькие, каждая с миниатюрным грузиком-цилиндриком над крючком. Кроме вращающихся было в коробочке и несколько колеблющихся блесен, которые я тоже очень берег. Я относился к этой подаренной мне снасти, как к игрушке, к сокровищу — наверное, вот так, боясь дыхнуть, и смотрит молодец-молотобоец, орудующий в кузнице тяжелым молотом, на механизм-паутинку крошечных-крошечных часов, собранные под микроскопом.
Да и всей остальной снасти у меня для таких блесен тогда еще не было. Но шло время и как-то попалась мне в руки отечественная открытая безынерционая катушка… Сейчас эта катушка кажется мне чуть ли не топорной работой, а тогда, после инерционной снасти, и эта первая моя катушка и скромный магазинный хлыстик из стекловолокна принесли мне с собой счастье новых открытий.
Новую снасть я опробовал на тверской речушке Мелече, уносившей свои воды к Мологе, а дальше и к Рыбинскому водохранилищу. Там, на этой летней реке, когда все уважающие себя спиннингисты ловили рыбу только на глубине, на тяжелые блесны, я, будто забыв еще вчерашнюю свою глубинную снасть, упорно облавливал и облавливал блеснами-игрушками прибрежные травы…
Надо мной, может, кто тогда и посмеивался, но эта моя новая легкая спасть, мои блесны — крошки, доставленные точно в оконца-блюдечки между листьями кувшинок, и даже моя не слишком тяжелая добыча, среди которой были не только щучки и окуньки, но еще и подъязки — все это нравилось мне. И я вместе с этой снастью-изяществом, честное слово, становился другие человеком: из вчерашнего кузнеца-молотобойца я волей-неволей превращался в часовщика-ювелира.
Так река Мелеча и дала мне первые уроки нового для меня спиннинга, а настоящее испытание моих блесен-игрушек пришлось на Алтайскую горную реку, неистовый Чулышман, где на крошечный белый «мепсик» с крючком, опушенным черным перышком, ловил я красавцев-хариусов, а на узенькую желто-зеленую колеблющуюся блесенку из того же финского набора выловил своего первого в жизни тайменя… Эту блесну со следами зубов алтайских тайменей после встречи с Чулышманом я больше не брал на рыбалку — она, как и моя красная «скнятинка», теперь только в «музее», как память о горном Алтае, да и вся эта коробочка с блеснами, привезенными из страны Суоми, подсказавшая мне путь к современному спиннингу, теперь чаще остается дома, чем путешествует вместе со мной. Но зато по зиме, когда мои рыболовные дороги на время приостанавливаются, эта коробочка, эти блесенки-игрушки, нередко появляются передо мной на письменном столе, и тогда я снова и снова вспоминаю и своих хариусов, и своих тайменей, и тот белый «мепсик» с красными точечками по лепестку, с которым начинал я свою безынерционную снасть и который все-таки пришлось, как дань Алтаю, оставить на дне Чулышмана…
