Борис Воробьев - Весьёгонская волчица

Ничего другого не оставалось, и в субботу Егор с вечера приготовил лыжи, набил патронташ патронами и впервые за весь год осмотрел и вычистил ружьё.

Жена, увидев его приготовления, прямо-таки изумилась:

– Ты никак на охоту, Егор?!

– Сразу уж и на охоту! Пойду завтра проветрюсь, а то закис весь.

– Проветрюсь! А ружьё-то зачем?

– Так в лес же собираюсь, мало ли что?!

Егор видел, что жена не очень-то верит ему, но рассказывать о своей выдумке не стал. Заикнись, что собрался волка пугнуть, жена скажет: ну вот, опять за своё взялся и снова начнутся всякие упрёки. Лучше уж всё потихоньку сделать.

Искать без всякой разведки одного-единственного волка, когда кругом лес, – дохлое дело, но Егор рассудил, что необязательно обшаривать всю округу. Волка видели возле бани, вот с этой стороны и надо начать. Места эти волку знакомы, здесь он гнал в тот раз Дымка на засаду, здесь, может быть, дожидался волчицу, когда она приходила под окна; где-нибудь поблизости волк мог обосноваться и сейчас.

И чутьё не обмануло Егора: стоило ему немного отойти от бани, как он наткнулся на волчьи следы. Они вели через луг к лесу, и Егор пошёл по ним, чувствуя, как в нём просыпается охотничий азарт. Словно бы он и не сидел весь год дома, а только вчера вернулся из леса и вот идёт снова. Похрустывал под лыжами сухой февральский снег, морозный ветерок знакомо обжигал лицо, и Егору казалось, что он идёт по следу не одного волка, а всей болотной стаи, что волчица не сидит сейчас на цепи, а где-нибудь на лёжке ждёт наступления ночи и встреча с ней ещё впереди.

След вёл всё глубже и глубже в лес, идти по нему и дальше было пустой тратой времени, и Егор решил сделать то, что всегда делают охотники, когда хотят узнать, там ли зверь, где они думают, или уже давно ушёл. А для этого следовало обрезать круг, то есть, взяв вправо или влево от следа, описать большую окружность и определить, пересёк её след зверя или остался внутри. Пересёк – начинай всё сначала, увеличивай окружность, нет – зверь находится в круге.

Нелёгкое это дело – идти по целине и двадцать и тридцать километров, смотря по тому, как далеко ушёл зверь, но Егор надеялся, что его расчёты верны, и волк не станет забираться в самую глушь. Всё же круг получился немалым: когда Егор вернулся на то место, откуда начал, солнце заметно передвинулось по небу. Но это уже не заботило Егора. Волчий след нигде не вышел за окружность, волк был внутри, и оставалось нагнать на него страху.

Достав из-за спины ружьё, Егор двинулся внутрь круга и начал палить в белый свет как в копеечку. Он знал, что других людей в лесу нет, но всё равно стрелял поверху, и картечь, смачно срезая ветки, усиливала производимый шум, что и нужно было Егору. Никакой волк не мог устоять под таким напором, и, расстреляв весь патронташ, Егор посчитал дело сделанным. Пусть этот умник катится теперь куда подальше, а попробует сунуться, попугаем и пострашнее.

Егор вынул из стволов гильзы и наконец-то остановился и огляделся. Разазартившись стрельбой, он перестал замечать куда идёт, палил, и всё тут, лишь бы навести побольше треска, и теперь увидел, что набрёл на гарь. Место это было знакомо Егору, но раньше он не любил заходить сюда, где мёртвые деревья стояли, как кресты на кладбище, навевая беспокойство и тоску. И вот не хотел, да занесло.

Впереди виднелась поляна, и Егор пошёл сквозь кусты к ней. Хотелось посидеть и покурить, а то как вышел из дома, так ни разу табачком и не захватился.

Выйдя на поляну, Егор подивился её виду: на ней не росло ни деревца, ни кустика, лишь посерёдке торчал занесённый снегом пень. И то хорошо, подумал Егор, хоть есть где посидеть. Не сметая снег, Егор сел на пень и свернул цигарку. Целый день на воздухе, да не курил с утра – от первой же затяжки у Егора закружилась голова как от вина. Но это опьянение быстро прошло, и Егор, утолив табачный голод, стал с интересом разглядывать поляну. Она была, ей-богу, чудная – вся голая, как будто кто-то нарочно свёл на ней кусты и деревья, оставив неизвестно зачем торчащий, как пуп, пень. Неужели здесь и не росло ничего? А пень, пень-то от чего-то остался? Интересно, от чего?

Егор встал и варежкой очистил пень от снега. Осина. Лет полета, видать, простояла, сердцевина-то чёрная вся, сгнила.

И тут Егора словно толкнули. Из дальних далей памяти выплыло зыбкое, ускользающее воспоминание о какой-то поляне, каком-то пне и о чём-то другом, что то ли уже было или чему только предстояло быть. Но что, что же такое было? Где и когда? С какой такой стати втемяшилось, что видел и эту поляну, и этот пень? Силясь понять, почему какая-то поляна является знакомой, Егор перебирал в уме все известные ему места, которые хоть как-то подходили бы к этому, но ничего похожего не вспомнил. Но ведь с чего-то пошла эта блажь? Не мог же он ни с того, ни с сего признать поляну, на которой ни разу не был! Погоди-ка, погоди-ка… Пень! Точно, пень. Осиновый. Да провалиться на месте, если он придумал его! Был пень, был! Вспомнить только…

Но вспомнить не удавалось. Мелькнувший было просвет в памяти загораживало, как загораживает глаза отведённая в сторону ветка, стоит лишь отпустить руку.

Занятый своими мыслями, Егор перестал глядеть по сторонам, а когда вновь посмотрел, увидел, что всё вокруг странным образом переменилось. И даже не сумерки, а какая-то непонятно серо-белая мгла, клубящаяся среди кустов и деревьев наподобие не то дыма, не то неведомо откуда взявшегося тумана.

Чудеса, подумал Егор. Только и успел, что покурить, а оказывается, просидел незнамо сколько – того и гляди стемнеет. Снег, что ли будет? Небо-то вон, как раз в снегу, да и голова какая-то не своя. Надо к дому двигать, а то жена опять переживать будет.

Егор поднялся с пня, но тут же снова сел, как бы придавленный какой-то силой. Враз отяжелели ноги и руки, сознание сковало непонятное оцепенение. Безвольный и неподвижный, Егор был как в летаргии, одинаково не способный ни пошевелится, ни произнести хотя бы слово и в то же время слышавший и видевший всё.

Но если слух не улавливал ничего, кроме привычных звуков леса, то необычайно обострившийся взгляд внезапно различил в не столь уж отдалённой перспективе нечто, что вызвало у Егора волну панического страха, горячо прилившую к ногам и животу. Этот страх был вызван появлением среди клубящейся серой мглы некоего, пока бесформенного, порождения, которое было, несомненно, косным, хотя и двигалось. По мере приближения оно хаотически меняло свой облик, то странно вспучиваясь, то сжимаясь, и наконец приобрело хотя и расплывчатые, но узнаваемые образы – заполняя собой всю поляну, из леса замедленно и беззвучно не то чтобы выбежала, а скорее выскользнула огромная стая волков. Обтекая пень, на котором сидел Егор, звери разделились на два потока, и он увидел, что их тела сплошь покрыты кровавыми язвами. Они обезображивали груди, бока и головы волков, и Егор без труда признал в этих язвах ружейные раны.