Юрий Цеханович - О маленьких рыбаках и больших рыбах. Наш аквариум
Возвратился Яков Иванович невеселый. Поднялся на берег, сел опять с нами, помолчал, покрутил головой и говорит, наконец:
— Вот, ребятушки, как над нашим братом, мужиком, начальство-то измывается! Старым псом меня назвал, выгнать посулил. А за что? Ну, хоть бы у меня бакены не на месте стояли или на ночь не зажег бы я их — от этого беда бы могла быть. А то, вишь ты, опоздал честь ему отдать, весла сушить, так он на меня за это!
Молчим мы. А Вася вдруг вскочил на ноги и говорит с азартом:
— Я бы ему по морде дал! Вот так!
И кулаком по воздуху ударил.
Ребята засмеялись.
А я сижу, и все меня мучит мысль, что это я подвел Якова Ивановича. Наконец, не выдержал и говорю:
— Яков Иванович, ведь это вам из-за меня попало. Это я лодку, перевязал. Мне показалось, что она некрепко привязана, я и побоялся, как бы она не ушла, и завязал покрепче. Извините меня, Яков Иванович!
Старик вдруг как хлопнет меня всей ладонью по спине и опять своим прежним веселым голосом говорит:
— Милый ты мой! Так тебе меня, говоришь, жаль стало? Не жалей! Я и не такие виды видел, да прожил. И еще проживу! С его лаяния от меня ничего не убыло. Да и ну его! — и тут Яков Иванович выругался очень крепко.
А у меня с души тяжесть спала, да и остальные ребята повеселели.
Поглядел Яков Иванович на солнце и говорит:
— А ведь время-то, ребятушки, к ночи идет. Солнышко скоро садиться будет. Пора перемет наживлять да ставить. Помогите-ка мне! — Принес Яков Иванович перемет и выложил его на траву. Володе велел его разбирать, чтобы не спутался, а нас усадил в ряд и горшок с червями поставил около и велел червей насаживать, а сам наживленный перемет аккуратно складывает в ящик.
Четверти часа не прошло, как стокрючковый перемет мы наживили. Яков Иванович был очень доволен:
— Вот что значит сообща работать! А прошлый раз мы с Володюшкой с час возились с ним.
Скоро Яков Иванович с Володей уехали перемет ставить, а я к реке спустился. Рубашка совсем высохла, только рыбой от нее сильно пахло, да местами, где я плохо промыл ее, в лубок засохла. Снял я рубашку Якова Ивановича, надел свою. Поглядел на реку. Яков Иванович и Володя недалеко уехали, к белому бакену. Володя в веслах сидит, а Яков Иванович — на корме, с переметом. На реке тихо, каждое слово Якова Ивановича и Володи отчетливо до меня доносится.
Слышу, Яков Иванович ласково так говорит Володе:
— Володюшка, ты лодку-то подгони кормой к бакену, я тут камень спущу. А потом держи вдоль берега, да смотри, за бакены не выходи, — минуты не прошло, а уж Яков Иванович громовым голосом кричит: — Куда тебя, дьяволенок, прямо на бакен несет? Вот возьму да веслом двину!
И сразу же ласково-укоризненно журчащим голосом:
— И что ты, Володя, будто первый раз перемет ставим. Надо, голубок, в оба глядеть!
А вслед за этим, точно в трубу:
— Держи, держи, дьявол, лодку-то! Видишь, зацепилось! Табань! Табань! К берегу дай немного!
Больше я не стал слушать, на берег поднялся, снес в будку к Якову Ивановичу его рубашку и к ребятам присоединился, а они на берегу баловались — боролись (Шурка легко всех поборол), в чехарду играли и при этом кричали и хохотали.
Солнышко уж совсем низко спустилось, когда мы, наконец, поехали домой, в Людец. Яков Иванович уже вернулся и устанавливал в свою лодку зажженные фонари — три красных и два белых, на бакены собирался их ставить. С нами он ласково попрощался:
— Прощайте, — говорит, — соколики! Повеселили старика и ухой накормили. Еще раз приезжайте!
Назад поехали мы без Володи. Он с Яковом Ивановичем остался — перемет с ним утром вынимать.
Перевалили сразу же под другой берег Сны и там стали подниматься к месту. И мне пришлось на этот раз достаточно погрести и вдвоем и одному — Володи-то не было. Руки я себе здорово намял.
Приехали без приключений. Ткнулись в берег, вылезли из лодки, Шурка и говорит:
— Вот, смотри, как надо лодку привязывать! — и завязал одним узелком, как и Яков Иванович. Уж после я узнал, что такой узел морским узлом называется. Им в самом деле очень удобно лодку привязывать: сам ни за что не развяжется, как бы лодка ни дергалась, а развязать его очень легко.
Екатерина Васильевна встретила нас своим обычным возгласом:
— А, сарданапалы, пришли! Полуночники! — и очень сытно нас накормила. Так сытно, что у меня глаза сразу стали слипаться — так спать захотелось.
Когда мы уже разделись и легли, Шурка меня спрашивает:
— Ну, как, понравился тебе Яков Иванович?
— Очень, — говорю, — понравился! Только зачем он так кричит и ругается?
— Это у него уж привычка такая. Он на всех кричит. Он однажды на губернатора накричал.
— Как так?
— А так. Губернатор как-то проезжал через Людец, остановился на станции лошадей сменять и заметил какой-то непорядок. Велел старосту позвать. А в старостах тогда Яков Иванович ходил. Ну, губернатор на него и закричал. А Яков Иванович на него закричал, да при народе. Его с тех пор губернатором и стали звать!
— А что за это Якову Ивановичу было?
— Да ничего не было. В город, правда, раза два таскали, да что с него возьмешь!.. Он и сегодня, если бы помоложе был, не стерпел бы. Да стар нынче стал.
На этом мы и заснули.
VIIIНа другой день мы с Шуркой еще с утра уговорились ехать под вечер на ту сторону Сны, в Пеговскую заводь, чтобы поставить жерлички на щуку. Приготовились: осмотрели жерлички, удочки, червей накопали, чтобы живцов на них ловить.
С большими надеждами готовились мы к этой ловле. Вспоминали, как здорово вчера щука «била», и решили, что самое время сейчас жерлички ставить, — жор щучий в разгаре!
С утра было безоблачное небо, жарко и так тихо, что Сна была гладкая, как стекло. Пришли ребята: Володя с Васей, Андрейка. Купались мы несколько раз. Опять учили плавать меня и не без пользы — немного я научился.
Под вечер небо стало затягиваться легким белесоватым налетом. А когда мы с Шуркой стали садиться в лодку, чтобы ехать в Пеговскую заводь, все небо было уж им затянуто, и солнце еле-еле просвечивало, как тусклый медный шар.
Шурка и говорит:
— Нехорошо! Перед ненастьем это. И мелочь клевать не будет, и щуки нам не видать.
Я с ним заспорил:
— Какое рыбе дело до ненастья? Она в воде живет, так ей все равно, дождь ли, солнышко ли. Да и будет ли еще ненастье!
— А вот погоди, увидишь. По-настоящему и ехать-то не стоило бы.
— Нет уж, собрались, так поедем.
Поехали. Пеговская заводь была на том берегу, прямо против бутузовского дома. Попадать в нее надо было по узкой канавке, которая обросла с обеих сторон кустами ивняка. Ее когда-то дедушка Пегов, людецкий рыбак, прокопал, чтобы в ней верши весной ставить, поэтому и заводь Пеговской называлась.
