Дорин Тови - Хлопот полон рот
Чарльз питал нежную привязанность к своим рыбам, выращивая их от дюймовых мальков до прекрасных жирных, королевских размеров, карпов, и твердо решил, что в эту зиму не потеряет ни единой. Он заберет их в дом, заявил он. Куда? — спросила я, уже видя, как всю зиму они плещутся в ванне. Что-нибудь придумаю, сказал он. И конечно, придумал.
Если прохожие (а садовая стена была невысока, и все, чем мы занимались снаружи коттеджа, публика могла наблюдать, точно актеров на сцене театра шекспировских времен)… если прохожие недоумевали, почему с крыши нашего угольного сарая свисает рыболовный сачок (рыбки эти похитрей форели, говорил Чарльз, и поймать их можно только врасплох)… если они удивленно разевали рот при виде Чарльза, когда он, изловив одну, мчался через сад с сачком наперевес… если все это их ошеломляло, так они были уже совсем ошарашены, если бы могли заглянуть в оранжерею, где красовался очередной плод вдохновения, посетившего Чарльза, — рыбы кружили в бочке из-под сидра. Весной он купил их четыре — огромные, стянутые железными обручами, высотой почти шесть футов и до небес разящие местным сидром. Распиленные пополам по его просьбе, они, как считал Чарльз, великолепно подходили для выращивания черники. Почва у нас известковая, а черника нуждается в торфе, так что все это было крайне логично. Но только, как обычно, прохожие об этом не знали, и появление у наших ворот восьми внушительных полубочек из-под сидра породило всяческие предположения.
— Так для чего же это они? — спросил старик Адамс. И даже он утратил дар речи, когда я объяснила. Эрн Биггс нашел объяснение сам и растолковывал людям, что они предназначаются для моего домашнего вина. Лошади, рысившие мимо, артачились, люди приходили поглазеть, и версия Эрна Биггса словно бы подтверждалась тем фактом, что наш сад, казалось, был окутан спиртными парами, и я из-за них готова была сквозь землю провалиться. Даже когда Чарльз ценой больших усилий перекатил семь в плодовый сад, люди все равно приходили и строили догадки.
— Думаешь, они и вправду в них вино делают? — услышала я как-то.
— А может, в них виноград давят, — донесся раздумчивый ответ.
В конце концов, стало очевидно, что Чарльз что-то в них выращивает. Естественно, всем захотелось выяснить, а что именно, и, проходя, все старались заглянуть в плодовый сад.
— Голубика с холмов, — заключил Эрн, понятия не имевший о культурных сортах черники.
Ну, они покачивали головами и лишний раз записывали нас в помешанные. Кто же это станет выращивать тутошние кустики в бочках из-под сидра? И конечно, оставалась еще восьмая, зияющая пустотой у дорожки. Она оставалась там все лето и осень, ожидая, когда же Чарльз заберет ее. Забрать-то он ее забрал, но теперь ее было видно в окно оранжереи.
Эрн был возбужден сверх всяких пределов.
— Значит, винцом занялись? А каким? Из пастернака? — осведомился он, вытягивая шею над калиткой.
Я предпочла скрыть от него, что мы держим в ней рыб. Только Богу известно, что он насочинял бы тогда! Но теперь они обитали там, и… возможно, мне просто чудилось, но плавали они вроде зигзагами.
Во всяком случае, от капризов погоды они были защищены. А Сили, завтракая там, их не замечал, Шебалу же оранжерея зимой не интересовала. Если не считать коротенькой утренней прогулки, она все время проводила в доме. Сводя нас с ума трезвоном колокольчика на мотке, который она постоянно таскала во рту, если только не буксировала мочалку на ручке или не прятала яичные скорлупки под креслами. Ну, точно девочка с любимой тряпичной куклой.
А моток был теперь другой. Первый хотя бы бросался в глаза. А этот, старый, принадлежал Сили, раньше же им владел Соломон, и она сама его отыскала в каком-то забытом уголке. До того маленький и жалкий, что разобрать, во рту он у нее или нет, было невозможно. Только звякал колокольчик.
Чем он превосходил остальные ее игрушки, мы не могли вообразить. Ну, разве тот факт, что она сама его нашла; или что он такой маленький и просто напрашивается, чтобы его поносили во рту; или что его прежде любили другие кошки. Как бы то ни было, теперь он стал любимой игрушкой Шебалу. Днем она таскала его, вечером требовала, чтобы мы его кидали, а она за ним бегала. Из нее вышел бы отличный ретривер, говорил Чарльз. Хоть на охоту с ней иди!
Возможно, возможно. Но только охотничьи собаки, насколько мне известно, не рассовывают подстреленную дичь под мебель. А потом не садятся и не вопят, потому что не помнят, куда ее девали.
А Шебалу только этим и занималась. И не потому что уставала играть с бывшим мотком — этого вообще не случалось. Но когда мне надоедало бросать моток, она некоторое время носила его во рту, а затем, точно яичную скорлупку, подсовывала под кресло, чтобы напиться или поболтать с Сили. Через несколько минут она спохватывалась, и вот тут начинались вопли. Либо она засовывала его так глубоко, что теперь не могла дотянуться, либо — и вот тут поднимался настоящий содом — она успевала забыть, где его оставила.
Мой Моток! — вопила она и, распластавшись на животе, с надеждой заглядывала под кушетку. Он же антикварный! Она не хочет его потерять. И спрашивала у Чарльза, видел ли он ее моток? Трогала его лапой за колена, смотрела на него взволнованными голубыми глазами. Затем еще вопли, и вот уже мы все ищем ее моток — даже Сили вместе со мной внимательно заглядывал под кресла. А когда моток находился, она хватала его, как потерянное и вновь обретенное дитя. Сначала слегка фыркала, показывая ему, как она на него рассердилась, а затем, если я все-таки не соглашалась бросать его, тут же снова засовывала свой драгоценный моток под какую-нибудь мебель.
Как-то раз он пропал на несколько дней, и такой унылый у нее был вид, когда она сидела, ожидая его появления, на середине ковра, что я практически устроила генеральную уборку, все время соображая, куда бы он мог попасть, и безотлагательно начиная поиски.
Однако я думала, что он уже не отыщется. За несколько дней до пропажи она играла с ним, пока я чистила ванну, и бросила его в унитаз. Встала на задние ноги, держа моток во рту, поглядела вниз и нарочно уронила моток туда. Ну, я его выудила, зная, как он ей дорог, и вымыла его. И теперь я была убеждена, что она опять его туда бросила и кто-то спустил воду.
Когда она его отыскала, у нас сидели гости. Шебалу прицеливалась на бутерброды, и Чарльз выставил ее в прихожую. Странно, сказал он, вернувшись. Он посадил ее в кресло, и она не соскочила, не попыталась раньше него проскочить в дверь гостиной. Кажется, ее заинтересовало что-то за подушкой. Остается надеяться, что там не припрятана мышь.
