Голоса животных и растений - Владимир Алексеевич Корочанцев
Наш дипломат был по-сыновьи ласков с вышестоящими, по-отечески суров с подчиненными — и бережно относился к своей особе, имея преувеличенное понятие о собственной роли в современной дипломатии. Чем-то он напоминал волшебным образом перенесенного в нынешние условия древнего падишаха в миниатюре.
В ходе экскурсии хозяева завели нас на рынок Юбу… И сейчас легко возникают в памяти и проходят перед глазами, как наяву, высокие, пленительные красавицы племен фульбе и сонгаи в одеяниях, переливающихся всеми мыслимыми и немыслимыми цветами; осанистые, замершие молчаливо, будто скульптурные группы, туареги и мавры в голубых чалмах и бубу (ниспадающих широких туниках свободного покроя), с лицами, скрытыми до глаз черными или белыми повязками.
Низенький, но тоже осанистый посол уверенно подвел делегацию вплотную к одногорбому великану верблюду, что-то без конца, но с достоинством пережевывавшему.
— Спроси у хозяина, как зовут это чудо, — буркнул он переводчику.
— Галоол, — коротко бросил в ответ на вопрос переводчика туарег в длинном синем халате, увешанный кинжалами, он устремил независимый взор в бесконечность и эффектно оперся рукой на эфес кривой сабли.
— Гал-о-ол! — умильно произнес посол, изменив тональность голоса, демонстрируя замашки демократа-популиста и эксперта по парнокопытным. И наш сановник потянулся к верблюду.
Но тот, как потом выяснилось, не оценил этого излияния глубоких интернационалистских чувств. С кичливой миной верблюд чуть повернул свою вытянутую морду с крупными, но невыразительными глазами к нашему супердипломату и стоявшему рядом с последним главе делегации — и с очевидным любопытством посмотрел на них. Верхняя губа дромадера в тот момент начальственно нависла над нижней, а нижняя, тоже не без высокомерия, слегка спустилась вниз. Вдруг, сжав челюсти и поведя верхней и нижней губами одновременно в разные стороны, ужасное животное (а иначе Галоола не назовешь за столь хулиганский поступок!) смачно, почти по-человечески сплюнуло в сторону членов делегации.
Костюмы двух первых лиц мгновенно покрылись сплошной липкой матовой пленкой. Тихо охнув и выговорив скороговоркой известное (теперь, в период расцвета демократии, уже незапрещенное выражение), посол, забыв о себе, бросился оттирать костюм оторопевшего эмиссара центра. Подоспели на помощь дипломаты меньшего ранга и местные официальные лица, дружно попросившие прощения у главы делегации за выходку верблюда.
К сожалению, посол не знал (а его советники, в силу типичной для них неосведомленности, не могли подсказать ему), что во время линьки к верблюду благоразумнее не соваться.
Давно это было. Посол уже ушел со своего поста, как принято говорить, на заслуженную пенсию, заметно подобрев с тех пор и обретя демократические замашки и убеждения. Но тогда я впервые разглядел в верблюде одушевленное, много понимающее, не терпящее криводушия — и в этом смысле человекоподобное существо.
Представления о счастье различны
Всякое сравнение хромает.
В Каире я сблизился с муэдзином Мухаммедом Хасаном Али. Как-то мы по-каирски долго, несколько часов без передышки, толковали о том о сем за чашкой кофе на открытой веранде одного из кафе. В какой-то момент разговора я по молодому легкомыслию сравнил одного мимо идущего прохожего с верблюдом, причем явно в ущерб для последнего.
— У вас ошибочные понятия о верблюде и жизни, — недовольно поморщился священнослужитель. — Запомните, верблюд — баловень ислама. В нем кладезь добрых качеств. У Аллаха сто священных имен, которые знал только пророк Мухаммед. Девяносто девять из них пророк раскрыл своим верным ученикам, а сотое доверил лишь зятю — «царю мужей» Али. И заметьте, любимому верблюду, который по сию пору не выдал вверенной ему тайны. Вот почему верблюд, в отличие от человека, столь молчалив — от великих знаний!
Копаясь в старых книгах, я где-то вычитал предание, в котором утверждается, что пророк был сыном владельца верблюдов из Мекки. Опасаясь мести священнослужителей, Мухаммед бежал из города на быстроногом дромадере. Опять-таки на нем же пророк триумфально возвратился в родной город. Понятно, что после таких услуг животное заняло особое место в высказываниях Мухаммеда, а значит, и во всей исламской культуре.
Впоследствии в «Кысас ал-анбийа» («Сказаниях о пророках») я нашел текст любопытного пророчества. Смысл его таков: когда правоверные отрекутся от своих верблюдов, настанет конец света и Божий суд. Однако философские истины, несмотря на их ощутимую весомость, иногда убеждают меньше, чем сама реальная жизнь.
Сомалийский поэт Самантар Бахнан однажды повздорил с женой. В то время он вместе с семьей кочевал в районе Нугаал и Доло. Скандал вспыхнул из-за того, что она захотела подарить родственникам некоторых из принадлежавших ей верблюдов.
— Ничего себе подарочек! — вскричал застигнутый врасплох ее капризом поэт-бедуин. — Я, конечно, люблю твою несметную (Иншалла! На все воля Аллаха!) родню, особенно твоего папу, твою маму. Но что ты сама будешь делать без верблюдов? В них наше счастье и благо. В твоей хижине все сосуды заполнены молоком, а что будет потом, когда верблюды уйдут к твоим уважаемым родичам — да пошлет им Аллах еще тысячу лет жизни? Добро бы еще потчевать их молоком время от времени, как дорогих гостей, но отдать им верблюдов насовсем — это уж извини!..
Поэт-реалист вовремя одернул зарвавшуюся супругу, поскольку прекрасно знал истинную ценность подобного подарка. По горячим следам домашней стычки Самантар Бахнан в назидание потомкам сложил поэму, ставшую значительным явлением в сомалийской литературе. Ее основную идею можно выразить так: ни один здравомыслящий человек легко не расстанется с верблюдом.
В тот знойный день на площади Акаллааль Погибали женщины от жажды С младенцами грудными на руках, Не осталось ни капли воды Для тебя, дорогая
