Борис Житков - Рассказы
Мы так и не узнали, чего намешал Тит Адамович, но на другой день Леди уже сидела. К вечеру она пошла пешком. Тихон поддерживал её с одной стороны, Асейкин — с другой.
Храмцов уверял, что Тихону надоест, что Асейкин суётся, и шваркнет он этого приятеля за борт. Но Тихон, видимо, верил Асейкину, и они втроём прогуливались по палубе. Асейкин пробовал тоже опираться рукой в палубу — все смеялись, конечно, кроме орангов. Асейкин уверял, что он уже кое-чему выучился по-обезьяньи. Он, правда, каркал иногда, но выходило по-вороньи. Обезьяны повеселели. Боцман поговаривал, чтобы Асейкин выучил их хоть палубу скрести, а то сила такая зря пропадает.
— Какая сила такая? — перебил Храмцов. — Это лазить разве? Так он же лёгкий сам. А если взяться на силу — ну, бороться, — да врёт этот сингалез, заливает, вроде как про тигра. Да я возьмусь с вашим Тихоном бороться, хотя бы по-русски, без приёмов, в обхват, — вот увидите.
Храмцов представил, как это он обхватывает Тихона, и так это действительно приёмисто, и так это вздулась, заходила его мускулатура, забегали живые бугры по плечам, по рукам, меж лопаток, что стало страшно за мохнатого, за пузатого Тихона Матвеича с рыжей бородушкой.
— А ну, как Марков будет на вахте, спробуйте, — шёпотом сказал боцман.
— А кто ответит? — спросил фельдшер. — Обезьяна-то эта фунтов тридцать стоит, на русское золото — триста рублей.
Но Храмцов сказал, что он-то ведь не обезьяна, так что душить её насмерть не будет. А что положит, то положит.
И теперь уж шепотком, по секрету от Маркова, все переговаривались, что Храмцов будет бороться с Тихоном, бороться будет по-русски, в обхват, и даже назначили когда. Все ждали развлеченья. Небо да вода, да день в день те же вахты — невесёлая штука. А тут вдруг такой цирк!
* * *Марков только что ушёл в машину, когда Тихона привели на бак. Возле носового трюма должна была состояться встреча.
— А он ногой захватит, — говорил Храмцов.
— А сапоги ему надеть, — советовал боцман.
Тихону на ноги надели сапоги с голенищами — это его забавляло. Он любопытно глядел на ноги, и, казалось, ему самому тоже смешно. Но Храмцов уже стал его обхватывать, командовал, как завести руки Тихона себе за спину. Тихону всё это нравилось, он послушно делал всё, что с ним ни устраивали. Пузатый, с рыжей бородёнкой, в русских сапогах на согнутых ногах, он казался весёлым деревенским шутником, что не дурак выпить и народ посмешить.
Храмцов жал, но оранг не понимал, что надо делать.
— Сейчас я ему поддам пару!
Храмцов углом согнул большой палец и стал им жать обезьяну в хребет.
Вдруг лицо Тихона изменилось — это произошло мгновенно, — губы поднялись, выставились клыки и вспыхнули глаза. Сонное благодушие как сдуло, и зверь, настоящий лесной зверь, оскалился и взъярился.
Храмцов мгновенно побелел, опустил руки. Они повисли, как мокрые тряпки, глаза вытаращились и закатились. Оранг валил его на люк и вот вцепится клыками… Все оцепенели, закаменели на местах.
— А знаешь что? — Это Асейкин хлопнул Тихона по плечу.
И вмиг прежняя благодушная морда повернулась к Асейкину. Асейкин рылся в кармане и говорил спешно:
— Сейчас, Тихон Матвеич, сию минуту… Стой, забыл, кажись…
Храмцова уже отливали водой, но он не приходил в сознание.
В лазарете он сказал Титу Адамовичу:
— Это вроде в машину под мотыль попасть. Ещё бы миг — и не было бы меня на свете. А как вы думаете, он на меня теперь обижаться не будет?
— Кто? Марков?
— Нет… Тихон Матвеич.
* * *В Нагасаки, на пристани, уже ждала клетка. Она стояла на повозке. Агент зоопарка пришёл на пароход.
Марков просил Асейкина усадить Тихона Матвеича в клетку.
— Я не мерзавец, — сказал Асейкин и сбежал по сходне на берег.
Только к вечеру он вернулся на пароход.
Никто ему не рассказывал, как Тихон с женой вошли в клетку, — будто все сговорились, — и про обезьян больше никто не говорил во весь этот рейс.
«СИЮ МИНУТУ-С!..»
Это было в царское время.
Провожали пароход на Дальний Восток. Стояла июльская жара, и смола, которой залиты пазы в палубе, выступила и надулась чёрными блестящими жгутами меж узких тиковых досок. Поп сиял на солнце, как лужёный, в своём блестящем облаченье. Он кропил святой водой компас, штурвал. Он пошёл с капитаном вниз кропить трёхцилиндровую машину в три тысячи пятьсот лошадиных сил святой водою. Поп неловко топал и скользил каблуками по намасленному железному трапу.
— Хорошо, что не качает! — хихикнул мичман Березин своей даме.
Дама для проводов была в шелках, в страусовых перьях. На золотой цепочке играл на солнце лорнет в золотой оправе.
— Ах, страшно, не правда ли, когда буря и ветер воет: вв-вв-ву! — завыла дама и закачала перьями на шляпке.
Но мичман Березин — не простак:
— А знаете, если нам бояться бурь…
— Неужели никаких не боитесь?
— Нам бояться некогда. — И мичман браво тряхнул головой. — Моряк, сударыня, всегда глядит в глаза смерти. Что может быть страшнее океана? Зверь? Тигр? Леопард? Пожалуйста! Извольте — леопард для нас, моряков, это что для вас, сударыня, кошка. Простая домашняя киска.
Он повернулся к юту, туда, где в кормовой части парохода был шикарный салон, где сейчас буфетчик Степан со всей стариковской прыти готовил закуску и завтрак из одиннадцати блюд.
— Степан! А Степан! — крикнул мичман Березин; он взял свою даму под локоток. — Степан!
— Сию минуту-с! — Старик перешагнул высокий пароходный порог и засеменил к мичману.
— Покажи Ваську, — вполголоса приказал Березин.
— Сию минуту-с! — И старик буфетчик зашаркал начищенными для парада штиблетами в кают-компанию.
В кают-компании он крикнул на лакеев:
— Не вороти всю селёдку в ряд! Торговать, что ли, выставили! Охламоты!
Лакеи во фраках бросились к столу, а буфетчик с дивана в своей буфетной уж звал Ваську.
Мичман Березин стоял с дамой, опершись о борт.
— Вы спрашиваете: к тигру в клетку? Родная моя! Но волна Индийского океана рычит громче! злее! свирепей! Этот тигр в десять этажей ростом. Поверьте…
Но буфетчик уже повалил перед трюмным люком плетёное кресло-кабину японской работы — целый дом из прутьев. Степан — новгородский старик с бритыми усами — держал в руках большой кусок сырого мяса.
— Готово? — спросил мичман. — Пускай!
— Сию минуту-с!
Двери кают-компании раскрылись. В двери высунулась морда. Это была аккуратная голова леопарда с большими круглыми глазами, насторожёнными, со злым вниманием в косых зрачках. Он высоко поднял уши и глянул на Березина. Дама прижалась к мичману. Березин браво хмыкнул и затянулся сигарой.
