Сергей Кучеренко - Встречи с амурским тигром
Полежав на своей козлиной шкуре, закинув за голову ладони, мой собеседник долго о чем-то размышлял, вспоминая былое, потом задремал. Я его не будил, потому что повисла над нами самая глубокая ночь. Но он сам проснулся от истошных криков неясыти, приподнялся и заговорил оживленно, словно сиюминутно вспомнив интересную быль. Подумал было я, что она будет о пугаче-неясыти, оказалась же — о тигре.
«А в молодости я и не такое видел, — начал он, подбрасывая в гаснущий костер дрова. — Как-то скрадывал я изюбра в рев. Дело было в редколесье по склону горелой сопки, густо заросшей молодняком. Я пробирался вниз и того беснующегося в страстях своих быка уже хорошо видел. С полутораста метров изготовился было стрельнуть, как вдруг заметил подобравшегося к нему и уже изготовившегося к прыжку тигра. Затаился он за выворотнем, полосатым боком ко мне. И тихо так перебирает лапами… А солнце шпарит прямо в него, такого яркого на зеленом лесном фоне, что невольно залюбовался я им, даже как бы сам себя загипнотизировал… Но недолго пялил на него глаза — стрелой полетел хищник на свою добычу. Молча. Один прыжок, как взрыв бомбы, тут же другой, а третьим атака должна была завершиться. И только успел я, грешным делом, подумать, что застрелю на быке хищника и будет у меня на один патрон две добычи, а в то время охота на тигра еще не запрещалась, как изюбр мгновенно развернулся к врагу с низко наклоненной головой, резко мотнул ею вверх, и тигр полетел через его спину. А изюбр успел-таки принять врага на свои рога и с неожиданной для меня легкостью швырнул этакую тяжесть поверх себя… В следующую секунду бык мчался прочь, забросив эти рога на спину, а тигр бился в судорогах. «Успокоился» через несколько минут. Подхожу к нему медленно, винтовку держу на изготовку… Смотрю, мертвый, а в груди краснеют две глубокие раны. Когда освободил его от шкуры, увидел, что даже сердце проколото… И кто бы мог подумать: изюбр запорол тигра! Скорее всего, бык и сам этого не ожидал, а вот вышло…»
«И на владыку находится сила», — повторил еще раз старый охотник.
А изюбр успел-таки принять врага на свои рога и с неожиданной для меня легкостью швырнул этакую тяжесть поверх себя
На всю жизнь я запомнил ту летнюю бессонную ночь с рассказами своего наставника по женьшеневому промыслу о гибели тигра от обороняющихся жертв, а теперь вспоминаю нечто похожее.
Одна из минувших зим, в которую потянула меня память, была особенно холодной и многоснежной, да еще и голодной. Идешь, бывало, на лыжах и удивляешься: в лесу ни валежин, ни пней, ни иного хлама, над снежным саваном одни лишь деревья высятся да кое-где верхушки укутанных им кустарников и коряг.
Случалось, пройдешь по глубокой траншее, оставленной изюбром, и увидишь: глядит на тебя будто отрубленная рогатая голова, воткнутая в белое. А кабанов, косуль, кабарог снег укрывал выше их макушек…
…Было тихо и грустно, хотя и ярко светило солнце. Я устало поднимался по ровному пологому склону кедровой сопки, волочась на широких и все же глубоко проседающих лыжах… И вдруг удивился: на пухлом белом саване метрах в двухстах впереди зияла угольно-черная «заплата». Прошел к ней немного в раздумьях: «Что бы это означало?» — и догадался, что была то оголенная земля, и что сделать это в безлюдье могли только большие сильные звери. Но кто? И зачем?
…Снег широкой полосой вокруг оголенной черноты земли был густо истоптан тигриными и медвежьими лапами, кустарник и молодые деревца изломаны и измочалены, деревья во многих местах светлели вскрытым лубом… Стою, осматриваюсь, прислушиваюсь и думаю… И совсем неожиданно замечаю в каких-нибудь пятнадцати метрах темно-бурую медвежью громадину. Он лежал на ворохе всякого хлама, зло и пристально глядел на меня, пытаясь угадать мои намерения. А видел он меня, конечно же, давно, и не атаковал лишь потому, что упорно надеялся: не заметит, не подойдет и повернет назад. Теперь же, когда мы смотрели глаза в глаза, ситуация стала критической для обоих. Я снял карабин с плеча и оттянул пуговку затвора, он тоже встал и напрягся в боевой позе, ни в малой мере не намереваясь отступать. И поплатился за это жизнью.
Почему же я стрелял? Да слишком большой была вероятность нападения. К тому же я знал, что до весны этому шатуну все равно не дотянуть, а бед таежному зверью он успеет наделать много.
Однако главная суть этой были не во встрече с шатуном: на оголенной земле, перемешанной с черным снегом, валялись большие и малые клочья тигриной шерсти и шкуры, старательно обглоданные кости и половина хвоста. А рядом с остывающей медвежьей тушей лежала тигриная голова. Морда погибшего властелина выражала страдание и ужас: глаза лезли из орбит, пасть с пеньками сломанных клыков раскрыта, из нее вывален язык, уши плотно прижаты…
Я представил, как долго и ожесточенно сражались эти гиганты уссурийской тайги, как в какое-то время стал одолевать гораздо более выносливый медведь, как в конце концов сомкнул он на полосатом горле свои могучие челюсти и не разжимал их до тех пор, пока с жертвы не сбежала последняя дрожь предсмертных судорог. Погибельная жуть так и застыла на морде несчастного…
Потом я терпеливо кружил вокруг арены сражения, нашел следы, ведущие к ней, походил по ним и составил версию бескомпромиссного конфликта… Нещадно голодавший «буряк» из-за невозможности прокормиться при таких завальных снегах давно увязался за более ловким в охоте тигром, постоянно бродил за ним, доедая остатки царских трапез, а то и нагло отбирая законную добычу полосатого владыки… И наступил момент, когда они уже не могли разойтись без сражения: один ожесточился из-за невозможности залечь в берлогу по причине отсутствия нужных для этого жировых накоплений, холода и голода, у другого же лопнуло терпение…
И вновь припомнились слова промысловика у костра: «И на владыку находится сила…»
Свобода или смерть!
Не так и давно съемочная группа заморских киношников прилетала в Приморский край для съемок фильма об уссурийской тайге, в котором особая роль предназначалась здешнему тигру. И понадобился настоящий вольный царь зверей во всей красе и мощи.
Местные охотоведы сконструировали и построили крепчайшую ловушку, хитро поставили ее в лучших тигриных угодьях, замаскировали и насторожили. А для приманки привязали голосистую собачонку: знали ведь, что поймавшийся хищник, как бы ни бесновался, песика не тронет. И тигр оплошал, не раскусив коварный подвох знатоков дальневосточных зверей.
Он оказался в расцвете сил и великолепия: рослый, могучий и стройный, в необычайно элегантном одеянии. Сам я не видел и не слышал, как вел он себя в первые минуты, часы и сутки пленения, но мне об этом поведали в красочных подробностях. Впрочем, и без этих рассказов вовсе не трудно было представить, как от жуткого и яростного рева притихли тайга, горы и даже небо, и все в них сущее.
