Охота пуще неволи - Анатолий Иванович Дементьев
— Сами они улетели, Иван Кузьмич, сами. А знаете, у меня место неважное. Ни один не подлетел.
— Ну и что же? Уговор помните: во время охоты места не менять. Так полагается среди серьезных охотников.
— А если птица не летит? Что я, по-вашему, должен сидеть сложа руки и любоваться вашей стрельбой?
— Выбрали бы новое место. Зачем же другим мешать?
— Я мешаю? Это я-то мешаю?
Зубов молчит. В голове у него проносится мысль: «Ни черта не подарю. Всю охоту портит».
— Стыдно так говорить, Иван Кузьмич, — ласково продолжает Перепелкин. — Знаете что? Давайте вместе охотиться.
— То есть… — запинаясь, отвечает тот, — то есть… в одном шалаше?
— Ну да, — весело подтверждает догадку друга Николай Тимофеевич, — в одном скраде, в вашем. Ух, сколько мы их наколотим! С полсотни!
И он собирается лезть в скрад.
— Подождите, — кричит Зубов, — это же невозможно. Мы будем мешать друг другу. Да куда ты прешься? Шалаш разломаешь…
— Вот нахал!.. — восклицает Николай Тимофеевич и осекается. Мимо пролетает большая стая тетеревов. Заметив движение внизу, птицы круто взмывают вверх. Но Ивану Кузьмичу уже не до них. Бросив ружье, он ползет к выходу.
— Что? Что ты сказал? Повтори-ка, повтори. Это я нахал? Я?
— Да, вы, — негромко говорит Николай Тимофеевич, отступая на всякий случай в сторону.
— Ах, так! — взвизгивает Зубов. — А ты… ты… — он ищет подходящее слово и, не найдя его, заканчивает: — Старое чучело, вот кто ты.
В то же время он думает: «И я-то хотел подарить этому типу щенка от Дианки. Дулю ему». Зубов быстро вылезает из скрада. Выпитое вино дает себя чувствовать. Иван Кузьмич храбр, как никогда.
— Так я нахал?
Подняв кулаки, он угрожающе идет к Перепелкину. Тот заметно бледнеет, потом краснеет и, задыхаясь от обиды, шипит:
— Охотничек! Нечего сказать. Налакался, успел.
Продолжая осыпать друг друга обидными словами, они сходятся ближе. Снова пролетают тетерева, но на птиц никто не обращает внимания.
На другом конце поляны появляется возница Семен. Он посмеивается и, не торопясь, идет разнимать охотников.
«И чего шумят? — думает он. — За самоваром все равно помирятся».
СТАРОСТЬ
Никанор сидел на крыльце своей избы, покуривая короткую трубку-носогрейку. Щурясь от яркого весеннего солнца, старик смотрел, как роются в куче навоза куры, как неугомонно щебечут на крыше сарая грязные воробьи, и счастливо улыбался. Вот и опять пришла весна. Пятьдесят восьмая весна Никанора. А ведь совсем недавно было такое время, когда старый лесник не надеялся дожить до этой поры…
Никанор вынул изо рта погасшую трубку, вздохнул и устремил задумчивый взгляд в сторону леса. Почти всю жизнь он провел здесь. Был объездчиком, лесничим, а теперь пришло время уходить на покой. Его место занял старший сын Петр — богатырь с цыганским лицом и крутым характером. Петр недавно окончил специальное учебное заведение и ведет лесное хозяйство по-новому, по-научному. Это Никанору непонятно, хотя в душе он и гордится сыном. Какая наука нужна, чтобы охранять лес? Дело лесничего вместе с объездчиками и лесниками смотреть за порядком, чтобы не рубили тайком деревья местные жители, да не браконьерствовали охотники. Нет, решительно Никанор не понимал новых порядков. Может, стар стал, потому и не понимает.
Стар?!. Лесничий усмехнулся в седые пышные усы. Кто сказал, что он старый? Ему идет всего шестой десяток. Разве это возраст? Отец Никанора, углежог, работал всю жизнь от зари до зари, не разгибая спины, и прожил восемьдесят девять лет. Дед — переселенец из Орловской губернии, неудачник-старатель, бродяга и охотник — умер на девяносто третьем году. Почему же он, Никанор, должен в свои пятьдесят восемь лет считаться стариком?
Горько и обидно старому лесничему. Прошлым летом приезжал навестить его средний сын Александр — полковник, трижды раненный на войне с немецкими фашистами. Он решительно заявил отцу, что больше работать ему не позволит. Пусть переезжает в Москву, поживет остаток лет в столице, понянчит внуков. Петр поддержал брата, к ним присоединилась и дочь Татьяна, но старик уперся и стоял на своем.
До чего дошло — дети стали командовать родителями. Конечно, он, Никанор, понимает, что все они желают ему добра, но разве может он уехать в большой город, уйти из леса? Спасибо, старуха вступилась за него. Видать, и ей страшно оставить насиженное гнездо. Нет уж, кому что на роду написано, тому так и быть. В лесу Никанор родился, в лесу и помирать будет…
Честно жил старый лесничий, исправно нес свою службу, служил не ради корысти, сердцем к лесу был привязан, любил его. Эх, дети, дети! Не понять вам отца.
И не передал бы Никанор своих дел ученому Петру, не случись этой зимой беды. А дело было так. Во время одного из объездов нашел старый лесничий медвежью берлогу. Тридцать девять зверей одолел в единоборстве Никанор за свою жизнь. Ходил на медведя с рогатиной, ходил с одним топором, бил косолапых пулей и ножом. Не вытерпел и на этот раз. Говорят люди: сороковой медведь — роковой. Усмехнулся Никанор — пустое болтают. Что первый, что сороковой, все едино. Если ты трус или собой неловок — не ходи на медведя, для тебя он любой по счету роковой.
В берлоге оказалась старая медведица с двумя медвежатами. Почти вплотную подпустил ее лесничий, но ружье дало осечку. Спокойно нажал спуск второго ствола — и снова осечка. А зверь уж рядом, дышит на охотника горячо, и в глазах его видит Никанор свою смерть.
В последнюю секунду успел отскочить в сторону, подставив медведице ружье. В дугу согнул зверь стволы, в щепы разнес приклад. А Никанор выиграл несколько секунд, опомнился, выхватил из-за пояса нож. И вовремя: медведица громадным прыжком достала его, подмяла под себя. Не изловчись охотник, не ударь мохнатую громаду в самое сердце — не видать бы ему белого света.
Рухнул зверь в снег и придавил собою лесничего. Как удалось ему выбраться из-под медведицы — не помнит. Свалился тут же и пролежал в снегу до вечера, пока не разыскал Петр и не отвез отца домой.
Раны и ушибы были такие, что понимающие люди только диву давались: как душа в теле уцелела. В постели провел Никанор всю зиму, а к весне дело пошло на поправку.
Сегодня он в первый раз выбрался на крыльцо. Вот и радовался яркому солнцу, тяжело вздыхая, потому что знал: пришел конец его лесной неспокойной жизни. Теперь Петр — хозяин в лесу, а он, Никанор, может только курить свою трубку да слушать, как без конца шепчутся
