Виктор Потиевский - Риса
За порогом логова сверкал день, а здесь было почти темно. Даже пронзительные звуки дня долетали сюда приглушённо и, натыкаясь на чёрные своды пещеры, глохли и умирали. Словно сама ночь притаилась здесь, в холодной глубине скалы, и, мерцая рысьими глазами, ждала своего часа.
Сумерки застали Рису уже на ногах. Она мягко ступала по каменному карнизу скалы, пронзая жёстким взглядом сгущавшуюся мглу. Прошла по каменистой тропе до зарослей, спустилась в чащу, осторожно двигаясь между деревьями.
И вдруг Риса почувствовала чьё-то быстрое приближение. Хотя звук летит быстрее самых быстрых лесных жителей, она, пожалуй, именно почувствовала, а не услышала это приближение. И поняла, что это где-то наверху, на деревьях. В одно мгновение Риса взлетела на толстую наклонную сосну, туда, где можно было перехватить добычу.
Они возникли всё-таки неожиданно, хотя Риса напряжённо ждала. Впереди, спасаясь, бешено неслась белка, ужас неминуемой гибели ускорял её стремительные прыжки. И, настигая её, следом легко мчалась куница, точно рассчитывая каждый бросок с дерева на дерево.
Риса тотчас остановила выбор на добыче покрупнее. Пропустив белку, она резко спружинила и, вытянувшись, зависла в длинном прыжке. Она хотела схватить куницу на лету или хотя бы сбить её лапой. Но быстрая куница вовремя заметила опасность. Уже в полёте резко вильнула хвостом и пролетела чуть правее. Этого оказалось достаточно - рысь промахнулась.
Не всегда приходит удача на охоте. Рысь часто остаётся ни с чем - и после преследования, и после нападения из-за засады. Никто не хочет становиться добычей. Но в момент, предшествующий нападению, она уже словно бы чувствует в зубах свою жертву, ощущает её вкус, запах её крови. И, когда неожиданно добыча ускользает, Риса каждый раз испытывает недоумение. Удивление. Как же так? Её добыча - ушла. Её ужин - вдруг убежал по вершинам сосен. И Риса редко преследует ускользнувшую добычу...
Воткнувшись в сугроб всеми четырьмя лапами, растерянно, как-то даже смущённо, смотрела Риса вслед ушедшей кунице. Она слышала и белку, которая убегала в противоположную сторону, невольно спасённая рысью от гибели.
Затем, выбравшись на звериную тропу, рысь пошла дальше - спокойно и мягко, вслушиваясь в бездонную и зовущую тишину ночи.
Риса промышляла постоянно в одной местности, на своих угодьях. Это был немалый кусок леса, примерно в два ночных перехода вдоль и поперёк. Но участок поменьше, где она обитала и охотилась чаще всего, был её любимым местом. Неподалёку протекал ручей, в котором она иногда купалась в жару, из которого любила пить холодящую горло воду. Ручей был чистым и быстрым, как все ручьи на севере. Он впадал в небольшое озеро. Другие рыси не имели права охотиться на её участке леса, в её угодьях. И по закону леса они не заходили на её территорию - Риса сурово наказала бы наглеца.
Северный лес, где жила Риса, где она волею судьбы родилась, был просторен. Высокие сосняки на обомшелых песках, усыпанных сосновыми иглами, тёмные ельники в заболоченных низинах, заваленных буреломом, густые и солнечные берёзовые рощи - они звенели летом. И гудели зимой от ветра, трещали от мороза. Но согревали её тёплыми пушистыми снегами. И кормили. Кормили весь год. Каждый раз, просыпаясь, она радовалась лесу, шуму деревьев, плеску многочисленных озёр, журчанию своего ручья.
Иногда летом, на восходе солнца, она ловила рыбу в ручье. Долго стояла, замерев, подняв переднюю лапу. Ждала. Знала, что даже тень её лапы не должна лечь на воду. Рыба тоже умела быть осторожной. Но рысь её ловила. Улучив момент, поддевала лапой и выбрасывала на берег серебристую, трепещущую, всю в пятнышках форель-пеструшку. И тотчас её съедала. Но это бывало летом.
Теперь ручей тихо журчал подо льдом и снегом. Она едва слышала бег воды, потому что снег лежал толстым слоем на корке льда.
С середины февраля волнение пришло в душу Рисы. Её всё время влекло куда-то. И вот сегодня наконец она услышала зов. Это был не очень длинный, певучий и громкий звук - зов самца. И она медленно, с волнением, двинулась в чашу, туда, куда звала её природа...
Наступил март, а зимние метели никак не желали покидать лес. Крупные белые хлопья кружились меж стволов деревьев, продолжая наваливать сугробы. Но в иные дни, когда солнце пробивалось сквозь тучи, сразу теплело, и за какие-то полдня снег кое-где на высоких сугробах оседал и становился не пушистым, а ноздреватым.
Последнее время Риса охотилась неподалёку - только там, откуда до рассвета можно было вернуться в логово. Прежде она спала не всегда в одном месте. Засыпала там, где заставал её день, где-нибудь на вершине холма или на краю поляны... Но недавно её вдруг потянуло в эту пещеру, в старое логово.
Сейчас она ушла уже довольно далеко от своего дома. Приходилось идти. Искать. Голод гнал Рису.
Она часто останавливалась, вслушиваясь, словно её безшумные шаги могли ей помешать уловить самый далёкий и самый желанный звук. Ночь незаметно прошла, и сквозь частокол леса уже протискивался серый рассветный туман.
Рысь вздрогнула, заволновалась и замерла. От запаха, который неожиданно ударил в ноздри, даже голова закружилась - настолько он был сильным. Значит, они здесь, рядом! Она не решалась шевельнуться. Долгожданная добыча была почти в зубах. Стоило только броситься. Но Риса, не шелохнув ни лапами, ни хвостом, медленно повернула голову и огляделась. Знакомые лунки в снегу были действительно рядом, но до них было больше одного прыжка. А прыжок должен быть один. Очень медленно она подняла лапу и замерла. Беззвучно опустила её и перенесла вес тела вперёд. Осторожно, чтобы не хрустнул снег, переступила задними ногами и подобралась.
Две-три секунды она готовилась. Затем молниеносно взлетела над сугробом и передними лапами накрыла ближайшую лунку. Тишина лесного рассвета раскололась резким хлопаньем крыльев. Белая снежная пелена окутала Рису, словно большая ель над ней отряхнулась по-собачьи.
Держа в зубах крупного тетерева, рысь вышла на тропу, по которой пришла сюда. Огляделась, прошла несколько шагов. Снова огляделась. Прислушалась. Сошла с тропы в сторону и удобно устроилась в снегу, лёжа на животе, зажав в передних лапах убитого косача.
Оставалась ещё половина птицы, когда Риса почувствовала себя сытой. Она слизнула с перьев остатки крови и, прежде чем встать, здесь же, в снегу, аккуратно передними лапами зарыла оставшуюся добычу. Она не всегда возвращалась доедать остатки, потому что в лесу есть живая дичь, которая вкуснее. И потом - какая это еда, какое пиршество, если ему не предшествовала охота: напряжённое выслеживание, скрадывание или подкарауливание жертвы и - успех, добытый завершающим охоту мощным прыжком. И всё-таки она прятала остатки, подчиняясь вековечному инстинкту запасливости. Этот инстинкт присущ, пожалуй, всему живому на земле. Разве только рысь заботится о запасе на чёрный день?..
