Юрий Цеханович - О маленьких рыбаках и больших рыбах

Отложил я палки в сторону и принялся развязывать коробку.

Развернул бумагу и вижу, — ящик из белого некрашеного дерева. Открыл я крышку, и сердце у меня от восторга забилось — рыболовные принадлежности! Чего-чего тут и нет! И лески толстые, и тонкие, и волосяные, и как будто шелковые, и готовые, с поплавками, грузилами и крючками, и просто как шнурочки, на мотовильца намотанные, и обыкновенных крючков несколько коробочек, и крючки в виде якорьков на проволочках тонких, и крючки с жилками, и поплавки разных размеров ярко окрашенные, и связки веревочек тоненьких, и много еще всякого добра.

Сижу и любуюсь такими богатствами и сам не знаю, за что сперва и взяться.

В это время входит ко мне в комнату мама, а за ней и дядя. Дядя и говорит мне:

— Ну, что, доволен моим подарком?

Я только глаза на него поднял, и, должно быть, дядя без слов понял, что подарок его оценен мною по достоинству.

— Ну, вот и прекрасно! Вижу, что угодил тебе. Очень рад.

А мама мне и говорит:

— Что же ты, Шурик, не поблагодаришь дядю?

Но дядя вдруг как будто сконфузился, положил мне руку на плечо и забормотал торопливо:

— Ну, ну, какие еще благодарности! Мальчик доволен, а я рад, и все прекрасно.

А я, между тем, набрался решимости и говорю:

— Ну, теперь, мамочка, как ты хочешь, а только я пойду рыбу удить, — а у самого голос дрожит и слезы из глаз готовы брызнуть.

Мама руками всплеснула, повернулась к дяде и говорит, полусмеясь, полусердито:

— Слыхал? Вот что ты своим подарком наделал!

А я вижу, что мама как будто сдается, и продолжаю уже совсем смело:

— Да, да, мамочка, я завтра же удить пойду, только вот червей накопаю сегодня.

Тогда дядя мне и говорит:

— Ну, ну, брат, ты не очень… Матери слушаться надо! Отпустит она тебя, так пойдешь, а не отпустит — дома сидеть будешь, — а потом обращается к маме и спрашивает ее: — Так как, Верочка, отпустишь, что ли, его? — а сам смотрит и улыбается.

— Да уж теперь нельзя не отпустить! Ведь изведется он, сидя над своими сокровищами. А только, если с ним что-нибудь случится; никогда тебе не прощу этого подарка.

А дядя говорит:

— Ну, полно, он будет осторожен, — и обращается ко мне: — Ведь ты будешь осторожен, Шурик?

— Буду, — а сам и не думаю о том, что говорю: так сильно я обрадовался.

Посмотрела на меня мама, засмеялась и рукой махнула.

— Ну, — говорит, — совсем блаженным стал каким-то! Вот он всегда у меня так — без всякой меры увлекается… — и вышла.

Стал я у дяди спрашивать про некоторые для меня непонятные предметы из тех, что в ящике были. Дядя попробовал было объяснить, да спутался скоро.

— Я, дорогой мой, признаться, мало в этих вещах понимаю и, когда покупал их, то брал все, что мне в магазине предложили. Ты уж у кого-нибудь другого спроси.

— Да вы, дядя, скажите мне хоть это-то что такое? — и показываю на связки палок.

— Это удилища складные. Это-то я тебе покажу, что с ними надо делать.

Развязал связку, взял самую толстую палку и в медную трубку, что была на конце ее, вложил палку, потоньше, а в эту — один из хлыстиков, и получилось прекрасное удилище — длинное, тонкое и совершенно прямое, а когда я взял его в руки, то оказалось, что и легкое. Таких удилищ я никогда не видывал у наших рыбаков — у них удилища были самодельные — березовые или изредка черемуховые, к тому же и короче и не такие прямые.

Научился и я складывать удилища, их оказалось целых четыре — два больших, трехколенных, и два поменьше, по два колена.

— А из какого они дерева? — спрашиваю.

— Из бамбука. Бамбук — растение такое, в жарких странах растет[1], он похож на наши злаки — рожь, пшеницу, тимофеевку, пырей. Только, конечно, больше их гораздо: до двадцати метров в вышину бывает.

— То-то, — говорю, — ствол-то у него на соломину похож.

Дядя пробыл у нас недолго, дня три. Он мимоездом к нам заезжал. За это время мы с ним очень подружились и, пока мама на службе была, все гуляли вместе, и он мне рассказывал про разное. Человек он оказался бывалый, много ездил, много видал, и так интересно мне с ним было, что я от него не отходил и даже об ужении забыл.

Но как только он уехал, я в тот же вечер стал собираться удить. А надо сказать, что я в этом деле тогда ничего еще не понимал, ведь я только видал, как рыбу удят, да мечтал об этом. А поучить меня некому было. Ну, я и поступил так, как мне в мечтах моих представлялось: выбрал леску потолще да покрепче (пробовал перервать ее и не мог, только пальцы чуть не порезал), поплавок большой, крючок здоровый… Долго колебался, какое удилище выбрать — все мне казались непрочными.

В конце концов с большими колебаниями и сомнениями и даже с волнением по поводу того, как надеть поплавок, привязать крючок грузило прикрепить, наладил я удочку. Пошел к маме просить разрешения идти завтра удить. Мама мне целое наставление прочла, как я должен на реке себя вести. Надо признаться, я его выслушал с большой скукой и нетерпением и ничего из него не вынес, кроме того, что мама смертельно за меня боится и очень ей не хочется меня пускать.

Пошел копать на огороде червей. С большим трудом накопал их между грядками десятка три. Черви мне не понравились: мелкие, серые какие-то, не аппетитные, а я уж слыхал, что рыба хорошо берет только на крупных, красных. А мне только один такой попался. Вот, думаю, с него и начну — такой он вкусный, что обязательно на него крупная рыба возьмет. Положил червей в жестяную баночку и поставил в сенях на полу, в уголок. Больше пока мне нечего было делать, кроме как ждать завтрашнего дня. И такое нетерпение на меня напало, что ни за что не могу приняться, слоняюсь из угла в угол. То к удочке подойду, сотый раз поверчу ее в руках, то на часы погляжу, а они, как нарочно, совсем не двигаются. Наконец, мама, видя мое томление, заставила меня вслух читать.

На другой день, как только мама на службу ушла, и я отправился. Марьюшка увидала меня с удочкой и умилилась:

— Вот наш Шурик совсем большой стал, уж рыбу удить пошел! Замечание это наполнило меня гордостью. Впрочем, эта моя гордость сразу же сильно пострадала.

Вышел я в сени, и первое, что мне в глаза бросилось, — куры. Собрались в уголке около банки с червями, болтают что-то на своем курином языке и очень деятельно клюют червей моих. А петух вытащил на середину сеней самого крупного, красного червяка, на которого я столько надежд возлагал, и то одним, то другим глазом поглядывает на него сбоку и ласковым голосом подзывает кур попробовать.