Вячеслав Пальман - Песни чёрного дрозда
Он стоял и смотрел на кипящую воду у своих ног. Какая рыба выдержит гонку возмущённого потока? Даже отчаянная форель вряд ли сумеет одолеть без потерь этот непрерывный трехкилометровый водопад…
Он снова выбрался на дорогу и, поёживаясь, пошёл дальше.
Постепенно стены делались ниже, ущелье расходилось в ширину. Ещё несколько минут хода, и Молчанов оказался в широкой замкнутой долине по другую сторону высокого хребта.
Перед ним раскинулся посёлок с кривыми улочками, тихими дымками, гомоном ребятишек.
Молчанов снял телогрейку, огляделся. Хребет с этой стороны плавно подымался, как кабанья спина, и зарос щетиной мелкого леса. В самой середине его чернела рваная рана ущелья, через которое он только что прошёл. Диво!
Отыскав поселковый Совет, он оставил там карабин и рюкзак, поговорил о том о сём с председателем, а потом спросил:
— Есть у вас Бережной А.В. Как мне разыскать его?
Председатель засмеялся:
— Ищи ветра в поле. Самый непоседливый мужичок. Если в посёлке отыщется, считайте — повезло. Вечно в разгоне, всегда у него какие-то дела. Живёт он… — Председатель склонился к открытому окошку. — Во-он видите цинковую крышу? Это его дом.
— Работает где-нибудь?
— Сколько помню — нигде. Правда, иной год уходил с пастухами. Зимой возле туристов-лыжников на базе отирается. Случайные, в общем, заработки. Говорит, скоро пенсию получит. Какая ему пенсия будет, сказать не могу. А вы, случаем, не вербовать его приехали?
— Только познакомиться хочу. Вербуют его другие, — туманно ответил Молчанов и пошёл искать этого Бережного.
Фланелевая куртка и тяжёлые ботинки делали Молчанова похожим на туриста, который собрался подняться до лыжной базы на горе. Он и решил представиться туристом, если дело дойдёт до знакомства.
Дома Бережного не оказалось. Замок.
Александр пошёл наугад по улице, пустынной в этот предвечерний час. Похоже, здесь живёт не очень много народу. И все, конечно, работают. Никто ему не встретился. Огорчённый неудачей, он свернул к реке. Пробрался через негустые лозняки и тут на берегу увидел мужчину, который сидел разувшись, с засученными портами и сосредоточенно плевал в воду.
На вид ему можно было дать чуть более пятидесяти. Всерьёз облысевший череп поблёскивал, а волосы, которые не усидели на самой голове, без особых потерь перебрались на лицо и образовали довольно густую бородку, тщательно причёсанную и подрезанную квадратиком, не без претензий на моду. Цветом она была пепельная, с проседью, как и пышные усы, теряющиеся концами в бороде. Заметное лицо, ничего не скажешь. Не забудется.
Саша поздоровался и сел. Бородач равнодушно кивнул, даже не посмотрев в лицо.
Помолчали.
— Турист? — спросил вдруг борода.
Саша тоже кивнул.
— Куда нацелился?
— Туда. — Молчанов ткнул пальцем в гору, очень зеленую и кудрявую, с пятнами снега на вершине.
— Да-а, место отличное, — сказал борода. — Всех к себе тянет. Люди, значит, так и прут косяками. В бытность мою парнем какая там пихта стояла! Закачаешься! А сегодня один сорняк ольховый на поляне растёт. Все подчистую срубили. Я тоже рубил, грешник.
— И зверь ходил? — спросил Саша.
— Зверь! Кишмя кишел. Без ружья чтобы войти — ни боже мой! Не кабан, так ведьмедь на дуб загонит.
Он так и сказал: «ведьмедь».
— А нынче?
— Что нынче? Если мясца хошь, в заповедник надо шагать. А там, мил мой, статья. Стража кругом так и шныряет.
— Медведя можно и не в заповеднике, — намекнул Саша.
— Не мне говорить об этом. Я тех ведьмедей… — Он через зубы далеко и ловко сплюнул, ничуточки не испачкав усов и бороды. Оценив деликатное молчание туриста, добавил: — Тута, в посёлке, моё прозвище знаешь какое? «Сто тринадцать ведьмедей», вот какое! А это что означает? Вот то-то и оно.
— Это вы столько убили? — удивился Саша.
— Было, сынок, было. Зарубки на винтаре делал. Потом посчитал, сам не поверил. Ведь я сызмальства в лесу и завсегда с винтарем. Ещё когда заповедник только учредили, гулял по тропкам. Его, заповедник то есть, учредили, понимаешь ли, сперва только на бумаге, границы карандашиком обвели, а так ничего не менялось. Стражи не было.
— Без лицензии стреляли?
«Сто тринадцать медведей» засмеялся, почесал лысину, на которую уселся было комар.
— Да кто там этими лицензиями занимался! Их уже потом для строгости и порядка сочинили. Ну, скажу тебе, я трудно отвыкал от охоты, ох трудно! Шалил и потом, когда лицензии… А вот уж после войны попался раза два, самогоном едва откупился, и пришлось завязать, не ходил в одиночку. Тогда пристал к таким людям, что не боялись. С ними шастал вроде законного егеря при высоких охотниках. Приедут из города, стрелить ведьмедя им очень желательно, а одним в горы боязно. И ко мне, значит, идут. Давай, дядя Алёха, пойдём, загонишь на нас ведьмедя — ставим бутылку ну и рублей там несколько. С такими-то отчего не пойти, иду, загоняю, они — пах-пах! — и мимо, опять же я выручаю своим винтарем. Так и бивал. Слух обо мне далеко прошёл. За дядей Алёхой и со Ставрополя присылали, из самого Ростова тоже. Без меня такие не ходили в лес. А я что? Я иду, тропы знаю, веду их, значит, на примеченное: вон он, ведьмедь, бейте, а сам его же на мушке держу. Им приятно, значит, когда безопасность рядом, и мне тоже перепадает.
— Вон вы какой знаменитый, — сказал Молчанов.
— Ну уж и знаменитый… — «Сто тринадцать медведей» впервые открыто глянул на собеседника, остался доволен, спросил: — А вы это… не насчёт того, чтобы пальнуть?
— Не увлекаюсь. Да и лицензии нет.
— А то можно и сходить. Я тут знаю одного шатуна, он у нас овец задрал в позапрошлом годе. Стрелил я по ём дважды, да маху дал, видать, рука дрожать зачала от неврозу. Такой шатун преогромный, у кого хошь рука-то задрожит.
Молчанов сказал:
— Сейчас, наверное, мало таких приезжих, чтоб вашей помощью пользовались. Строго и для них стало. Или нет?
— Поменьшило, правда твоя, сынок. Вот уж который год сижу без работы. Было раза два, призывали меня с собой, ходил, ну и то потом, толковали, будто моим охотничкам дали прикурить за незаконку.
— Значит, у вас сто тринадцать. Черту подвести придётся?
— Да-к ведь как оно сказать… А може, и ещё добавлю. Было б здоровье, глядишь — и подъедут какие важные. А им без дяди Алёхи никак нельзя. Призовут.
«Сто тринадцать медведей» достал кисет, протянул Молчанову. Он отказался. Тогда дядя Алёха закурил сам. Дым крепчайшей махорки заставил Александра отвернуться и закашлять.
— Ну и махра! — сказал он.
— Сам готовлю, томлю, понимаешь, в погребе. Не токмо ты вот закашлялся, эту махру даже ведьмеди как огня боятся. От этого моего творения ведьмеди за семь вёрст убегают.
