Юрий Куранов - Избранное

— Этакий Ветерко, — сказал Енька.

— Ага, Ветерко, — согласился Олег.

— А тебе бы художником стать, — сказал Енька.

— Я бы стал, — кивнул Олег, разглядывая Ветерка и немного удивляясь тому, что получилось. — Я бы с охотой… скульптором стал.

— Кончится война, ты и становись художником. Потом нарисуешь меня, как я хлеб собирать в поле буду.

— Ладно. Я уже и так думаю: кончу школу и — в училище художественное. Или прямо на будущий год пойду. Из восьмого класса без экзаменов примут. — А знаешь, как художники живут? — встрепенулся Олег. — Рисуют, и все. И денег у них много. Веселые все. Хохочут. И все их уважают.

— Чего им не хохотать, — сказал Енька. — Ковры вон, знаешь, на базаре — триста рублей. Две буханки хлеба зараз купить можно. Один художник в селе, из эвакуированных, он хоть с атласа географического, хоть с открытки срисует.

— Знаешь, у отца там книжка есть, — сказал Олег. — Я читал недавно. В Венеции он давно, правда, жил…

— Я слышал про Венецию, — сказал Енька. — На островах стоит она. В Италии, кажется.

— Ну да, — сказал Олег, поглядывая, как на них, низко склонив голову, идет комолая корова. — Сто шестьдесят каналов там. И по улицам на лодках ездят. Лодки все такие сверху бархатные.

— Как же они, бархатные, не тонут? — удивился Енька с недоверием.

— Обшиты они бархатом. И каждую ночь там огни жгут, пляшут и в масках бегают. Хохочут все.

— Сейчас не больно похохочут, — сказал Енька, — сейчас немцы там.

Корова опять остановилась рядом и стала смотреть на Ветерку.

— Ну? — спросил Енька.

Корова помотала безрогой головой.

— Молоко у нее хорошее, — сказал Енька. — У комолых коров молоко всегда хорошее, только мало. А ну, пошла!

— Ну вот, — продолжал Олег. — Там во дворце Дож жил. Перед его дворцом лев стоял каменный. Туда обычно доносы, в пасть ко льву, клали. Тогда только и доносили друг на друга. И два художника заспорили: они оба любили одну девушку. Джулия ее, кажется, звали. И ночью решили на шпагах драться. И девушка ночью побежала и бросила записку в пасть льву. А всех, на кого донос, тогда обычно пытали. Художников этих ночью же вызывают на суд. Ну, думают, раз сюда попали — пытать будут. Стоят. Их спрашивает Дож: «Нам стало известно, что вы намерены этой ночью убить друг друга. Правда это?» — «Правда», — говорят, а сами трясутся. «Ваш талант принадлежит Венецианской республике, — говорит Дож, — и вы обвиняетесь оба в том, что посягнули на ее собственность». И присудили им сражаться не на шпагах, а кто лучше картину нарисует. Тот, кого эта Джулия любила, и победил. Тициано звали его.

— Забавно, — усмехнулся Енька. — Я бы тоже, пожалуй, стал художником. — Он посмотрел в сторону деревни и еще сказал, укладываясь поудобнее: — Вон Зина идет.

Зина шла торопливо. Потом побежала. Она подбежала, посмотрела на Олега удивленными глазами и сказала:

— Я письмо тебе принесла.

— Какое письмо?

— Не знаю какое. От отца.

В стороне прокатился гром. Прокатился резко, как на бричке.

Олег разорвал конверт. Зина смотрела, как у него трясутся руки, а Олег старался успокоить их.

— Отец ранен, — сказал Олег и закрыл глаза.

— Как ранен? — сказал Енька и приподнялся на локте.

— На фронте был, и ранили его.

— Какая радость! — сказала Зина и села рядом с Олегом.

— Вот здорово! — сказал Енька и встал. — Это здорово! Олег, ты представляешь!

— Он пишет, что целый год искал нас и никак не мог узнать, где мы: то воевал, то в госпитале. А теперь новое назначение он получает и часть новую ему дадут. Был в Куйбышеве, туда все переведено, там и напал на след. Говорит, что скоро всем документы выхлопочет.

— Олег, это так здорово! — сказала Зина.

— Я пойду письмо писать. — Олег встал.

— Подожди ты, — сказал Енька.

— Письмо напиши и телеграмму дай, — сказала Зина.

— Денег у меня нет на телеграмму, — задумался Олег.

Енька полез в карман и выгреб горсть монет. Пересчитал.

— Вот, — сказал он, — рубль пятьдесят. В чику вчера выиграл.

— Да у меня два рубля есть, — сказала Зина. — Мамка на хлеб давала.

Олег тоже порылся в карманах и вынул два пятака.

— Вот и еще десять копеек, — сказала Зина.

— А сколько нужно на телеграмму? — спросил Олег.

Никто не знал.

— Я пойду. — Олег спрятал деньги в карман и побежал в деревню.

— И я тоже, — сказала Зина. — А это что? — Она посмотрела на Ветерку.

— Это Олег вырезал, пока пасли, — сказал Енька.

— Забыл от радости-то, — улыбнулась Зина.

Она взяла Ветерку и пошла за Олегом, неся Ветерку на локте и покачивая, вроде баюкая.

Туча перевалила через Иртыш, но шла стороной. Верхним краем она закрыла солнце и сияла, плавилась этим верхним краем. Гром прокатывался в туче из одного конца в другой. И после каждого удара дальний отзвук еще долго отдавался над полями. Под тучей лежали луга. Трава на них, давно уже скошенная, взрастала вновь. Дождь ровной сверкающей стеной одевал травы вдоль Ключа. За Ключом тоже бродило стадо. Дождь приближался и прятал стадо в густой пропаренный дым.

Енька лег на землю. Ему стало тоскливо. Он хотел окликнуть и позвать Зину, но Зина уже скрылась в деревне. Енька попытался думать о художниках, о хлебных деревьях — не думалось. Тогда Енька стал смотреть на тучу, которая весело шла над полями. Из-под тучи сильно пахло мокрыми лугами, сладким воздухом грозы и чистой свежестью дождя. Туча клубилась и сверкала всем своим верхним краем. И Еньке почудилось, что там, на верхнем крае тучи, сидит Гера. Сидит в своем синем пальто с блестящими пуговицами. Гера держит в руках бескозырку, как чашку, а рядом прыгает синица, что-то склевывает и весело болтает.

Мария вошла в избу и обессиленно села на лавку.

— Ну и натопила, — сказала она, отдуваясь, — весь дух захватывает. Угорела я, что ли?

— Угарно там разве? — спросил Олег.

— Да не угарно вроде. А дышать до сих пор нечем. Только голову вымыла, и начало́. Так самую душу и давит.

Мария после бани не разрумянилась, как обычно, а побледнела. И лицо даже тронулось какой-то синевой, точно при тяжелой болезни.

— Ты, Олег, не жди Еньку, — сказала она, отдуваясь. — Опять, поди, с Натальей в кино учухали. Иди да мойся, чего ждать… Может, до утра не придет…

Мария прошла за печку, открыла сундук и вынесла Олегу чистое белье.

И вдруг Мария вскинулась, будто ее ударили под сердце. Она прижала белье к лицу и завсхлипывала. Олег подвел ее к кровати. Мария села, потом легла, продолжая всхлипывать.