Геннадий Падаманс - Первостепь
Он стал перерезать ослиную ногу копьём, простейшее дело, но, наверное, душа убитого никак не желала допустить его вовремя в стойбище, потому что внезапно сломался и наконечник копья. Будто гранитными были кости осла. Режущий Бивень сплюнул в сердцах и притопнул ногой. Разумеется, он не мог отступить от своего замысла. Одного языка ему было мало для пира. Он вытащил из мешка не отравленную стрелу, снял её костяной наконечник и стал резать им. Такой маленький и недостаточно прочный резак резал медленно, но каким-то чудом не сломался, и, наконец, ослиная нога отошла от туловища, как ей давно уже полагалось. Теперь Режущий Бивень мог взвалить её на плечо и шагать в стойбище.
Но случилось ещё одно приключение.
Совсем скоро он увидел в небе орла. Того самого. Выпущенного людьми. Орёл завалился на правый бок и замедленно, рывками, падал. Падал в сторону реки. Режущий Бивень опешил.
Послышался треск шаманской трещотки. Еохор, приплясывая, сопровождал по земле небесный полёт орла. Но Режущий Бивень не мог оторвать глаз от падающей птицы. Если та не поднимется выше, не соберётся и не начнёт с силой махать крыльями, тогда беда ожидает людей.
Словно услышав человечье чаяние, орёл яростно забил левым крылом. Но другое крыло у него почему-то полностью не разгибалось. Он вдруг перекувырнулся в воздухе и стал падать ещё быстрее. Всё же орёл в последний миг нашёлся и сумел немного выровнять падение, потому он не грохнулся прямо в воду, а шумно спланировал на прибрежные кусты, затопленные вышедшей из берегов рекой. При падении он переломал верхушки кустов, перья одели кустарник чёрными листьями, сама птица застряла меж сучьев над самой водой, и судьба её не вызывала сомнений.
Не нужно быть даже шаманом, чтоб распознать столь плохой знак.
Вода перехватила орла, притянула к себе людского посланника Новому Солнцу. Значит, ещё до того, как это солнце падёт, людям следует ожидать наводнения.
Удручённый шаман сломал в гневе трещотку. Бесполезная ярость. Духи неумолимы. Но у шамана свои заботы. Режущему Бивню тоже противно, дурной знак, это плохо, но… Когда это будет ещё… не сейчас ведь… И можно что-нибудь людям придумать, уйти, или шаман и вовсе задобрит духов, или… Не сейчас это будет, а сейчас неужели отменят праздник, неужели снова отменят, как Осенние Оргии?.. Быть такого не может, Режущий Бивень не верит, люди ведь так готовились, так ждали… Тогда была беда, настоящая, а сейчас только знак, который, вообще, наверное, можно исправить. Это дело шамана, а людям нужен праздник. Режущему Бивню – очень нужен. И он не понимает, что может помешать сегодня людям приветствовать Новое Солнце, радоваться его юной силе, петь, плясать, пировать? Ведь они так готовились... Что им какой-то упавший орёл? Пусть шаман разбирается. Режущий Бивень уже и забыл про орла. Ведь он вернулся, он снова со всеми вместе, у него есть, что им показать и о чём рассказать.
Да будет праздник!
Лишь бы шаман не испортил…
****
Рыжегривый увидел зависшего неподвижно стервятника, и его пустой желудок сразу заурчал. Однако стервятник не опускался на землю, а только жадно наблюдал сверху за какой-то чужой охотой, давая льву понять, что либо смерть ещё не наступила, либо грозный хозяин добычи не желает её оставлять. В любом случае Рыжегривому надо было поторопиться.
Он заметил двуногого, копошащегося возле убитого осла, и тут же узнал его запах. Или все двуногие стали пахнуть как один человек, или только один двуногий постоянно встревал на пути Рыжегривого. Но двуногий настороженно поднял голову, словно что-то почувствовал, оглянулся по сторонам; лев мгновенно приник к земле, и враг не смог распознать его яркую гриву среди жёлтой травы. Зато сам лев хорошо рассмотрел лицо противника. Никаких сомнений у него не оставалось. Тот самый Странный Двуногий. Ещё одна встреча.
Рыжегривый был настолько голоден, что, бесспорно, напал бы на одинокого двуногого и отогнал бы того от мяса или даже убил бы. Его хвост дрожал в нетерпении, лупил чёрной кисточкой по траве, мускулы всех четырёх лап напряглись для молниеносного броска, однако он опять медлил. Что-то мешало ему. Нечто сильнее голода. Лев не настолько искусен в своих мыслях, чтоб распознать такие оттенки и выудить их, он просто не мог сделать первый прыжок, хотя его голова уже представляла второй, завершающий, после которого он запрыгнет двуногому на спину и повалит того одним махом. Он это отчётливо видел перед собой, как повалит двуногого, но не мог увидеть другое, как сделать первый прыжок, как рыкнуть и броситься. Обычно лапы делают это сами, гораздо раньше, чем он об этом подумает, но сейчас что-то их привязало к земле. Может быть, лев просто чувствовал, что двуногий вот-вот уйдёт, и не хотел зазря рисковать. Зачем ему лишняя рана? Стоит чуть-чуть потерпеть, и вся добыча будет в его зубах безо всякой борьбы. Никогда одинокий двуногий не справится с тушей осла.
Он правильно рассчитал. Правильно не зарычал, не объявил себя, не попробовал испугать. Ничего этого и не нужно было делать. Странный Двуногий оторвал заднюю лапу у своей поверженной жертвы и удалился, всё остальное оставив голодному льву без малейшего сопротивления. Тяжелые шаги двуногого не успели ещё затихнуть, когда лев уже был возле чужой убоины. Двуногому стоило лишь оглянуться, чтобы увидеть наследника, но он так торопился куда-то, что не желал ничего слышать и, тем более, видеть. И лев тоже не желал больше помнить о ненавистном двуногом. Эта добыча всецело принадлежала ему. Только ему. И он вцепился в неё.
Лев ест не так, как человек. Он долго не жуёт. Боковыми резцами он отрывает кусочки мяса и проглатывает их. Рыжегривый проглотил несколько кусочков, а потом в его ноздри обратно ударил запах двуногого. И он взъярился.
Двуногий оставил метку на шее жертвы! Он объявлял всем, что эта добыча только его, что он всегда может вернуться за ней. Рыжегривый ударил лапой по торчащей из шеи осла нелепой косточке. Косточка не поддалась, она царапнула лапу льва, Рыжегривый почувствовал боль. Он ударил ещё раз и гораздо сильнее, не взирая на боль. Он вырвал метку двуногого, но эта облизанная косточка теперь впилась в его лапу. Она смела кусаться! Он поднёс лапу к пасти и вырвал метку. В ярости он её раскусил своими зубами, но его шершавый язык обожгло дурное предчувствие – и лев сразу сплюнул. Он лизнул уколотую лапу, ранка выглядела несерьёзной, ничто не мешало ему продолжать пиршество. Он откусил кусок мяса, глотнул, но оно едва не застряло в его глотке. У мяса изменился вкус. Рыжегривый не хотел больше мяса, ничего не хотел. Только пить.
Он оставил добычу стервятникам, которых уже было много вокруг, и затрусил к реке. Однако что-то происходило с передней лапой. Каждый шаг отдавался болью, будто он раз за разом наступал на колючку или даже на целого дикобраза. Боль непрерывно усиливалась. Лев остановился.
