Геннадий Падаманс - Первостепь
Тут повсюду бродили животные. Львы, гиены, драконы. Устрашающие драконы бились друг с другом насмерть, вырывая зубами куски дымящегося красного мяса из громадных тел. Кровь сочилась ручьями. Чёрная Ива не желала видеть столь жуткое зрелище, закрыла глаза – но крики ярости и ужаса, громоподобные рёвы и рыки всё равно окружали её плотным кольцом. Она всё равно видела. Она видела чем-то другим, не глазами, видела сразу со всех сторон. Она пробовала удрать и отсюда, она уже понимала, что всегда можно удрать, и не так сильно боялась. Может быть, потому очень долго не получалось удрать. Бесчисленные звери поедали друг друга, дрались, занимались любовью, рождали детёнышей, а она, будто привязанная, не могла отвязаться от этих картин. Она устала смотреть, притомилась и обрела равнодушие. Звери – так звери… она много видала зверей и увидит ещё… Она не подметила перемены, только вдруг обнаружила, что всё пожелтело, даже лица людей – ведь теперь везде были люди, обычные люди. Они кричали, ругались, смеялись, охотились и воевали. А ещё занимались любовью. Иногда вяло, иногда с большой страстью. Но их страсть не завораживала Чёрную Иву, не притягивала к себе. Она слишком устала в своём путешествии и мечтала вернуться обратно, но не знала, как это сделать, не могла сосредоточиться от усталости. Обиженные её невниманием люди превратились в гигантов, увеличились многажды – и так же сильно увеличилась их любовная страсть. В лучах зелёного света они неистово бились друг с другом, мужчины с мужчинами, женщины с женщинами, а затем победители занимались любовью, и от силы их страсти стонала земля и накалялось небо. А Чёрная Ива опять закрывала глаза. Ей была неинтересна чужая страсть, даже столь яростная. Но она всё равно видела.
Она увидела озеро, тихое озеро с белыми лебедями, такими спокойными и горделивыми. А на берегу паслись лошади, стройные быстрые лошади. Они щипали сочную траву и радостно ржали. Чёрная Ива подумала, что, наверное, на таком берегу она и построит себе новый шалаш, в этом мире строить очень легко, достаточно только усилия мысли – она напрягла свои мысли и тут же вспомнила своё новое имя. Мать протянула ей руку из пустоты и увела в знакомый чум.
Там её поджидал Чёрный Мамонт. Он сразу начал ругаться, но она не обращала внимания на его ругань. Она думала о шалаше на берегу тихого озера с лебедями. Неотрывно думала о шалаше и не слушала Чёрного Мамонта. Она видела этот шалаш – и шалаш говорил. Говорил голосом Чёрного Мамонта. А потом развалился. Рассыпался в прах.
****
Ей снился сон. Во сне она была тем, кем и все. Не было разницы между ними. Можно было назвать их волками, можно – двуногими, можно как-то ещё – только не было разницы, как называть. Они что-то делали, будто спорили или выли. Одни куда-то хотели идти, другие хотели остаться. Ей говорили сразу двое, она как будто их понимала и соглашалась. Но был ещё третий, какой-то косматый, этот отвёл её в сторону и сказал, чтоб она торопилась, потому что он уже вышел. Она сама знала, что вышел, она даже видела след, но её привлекало другое. Она неотрывно смотрела туда, где другое, ей было так радостно – ведь там что-то рождалось, просто свивалось, как бы из лучиков, но так красиво – она долго смотрела, как зачарованная, а потом всё изменилось. Будто снег повалил. Потемнело. И к ней с разных сторон ползли змеи. Извивались, шипели, а потом одна, самая злая, даже раскрыла пасть. У неё были очень большие клыки. Как у львицы. Во сне стало страшно, и волчица проснулась.
Она проснулась, но тревога осталась при ней. Что-то было не так: небо хмурилось, и деревья притихли, даже сухие травинки не шелестели – но ведь что-то кралось, она точно знала, что кто-то крадётся, но не могла понять, где. И вдруг дошёл запах. Львица кралась!
Она вскочила на лапы. Опасность была настоящей. Львица её разорвёт не колеблясь. Они ведь враги. Львы не терпят на своей земле других охотников. Ей надо спасаться.
Но некуда было спасаться. Она хотела бежать, но вдруг обнаружила, что её окружили. Три львицы обошли перелесок и теперь подкрадывались с разных сторон, всё теснее сжимая кольцо. Внутри кольца была она, волчица. Ей некуда бежать.
Она ощерилась. Шерсть на загривке встала дыбом, на мгновение ярость застила всё остальное, ей захотелось сразиться, но лишь до тех пор, пока нос не учуял новую порцию запахов. Очень близких запахов львиц. Ярость сразу утихла, сжалась в комочек и в страхе забилась куда-то подальше, под хвост, – самой волчице тоже хотелось вот так же забиться куда-нибудь поглубже, в самую глубокую нору, она сжалась, пригнулась, - но не было здесь никаких нор. Не было и не могло быть. Некуда спрятаться. Она попалась.
И тогда она снова поднялась в полный рост. Глаза неотрывно следили за ближней львицей: жёлтые всплески ярко выделялись в заснеженной траве: то медленно продвигались вперёд, то опять замирали, но кончик хвоста в возбуждении всё равно играл чёрной птахой и выдавал застывшую львицу. Никакого спасения не было. Волчицу окружили со всех сторон. Она не могла даже поверить, как это быстро получается, только что охотилась она, а теперь охотятся уже на неё. И бежать некуда. Вся её радость жизни достанется львам ни за что ни про что.
Опять наскочил приступ ярости. Она не могла согласиться с такой расстановкой, никак не могла! Ей вдруг привиделась лисица, которую совсем недавно она хотела убить, как теперь хотят убить её саму. Лисица привиделась так отчётливо, что из пасти сама собой закапала рассерженная пена, и Подруга чётко представила, как в неё входит бес, как мутнеют её глаза, наливаются кровью, выпучиваются из глазниц, как обжигает её ветер, как хочет она кусать всё подряд горящими зубами, чтоб поделиться с миром этой неистовой болью. Да, она это представила очень чётко, и ещё что-то ей подсказало, что у львов плохой нюх, что им нужно увидеть, а не учуять. И она представила, как львы её увидят. Она бросилась вперёд не разбирая дороги, она неслась куда попало, всё расплылось перед глазами, только мелькали огромные тени, мелькали и хлопали, а она пыталась поймать их зубами, обрызгать слюной, одарить ненавистью. Её лапы дрожали и заплетались, она шаталась и как будто упала, забилась в судороге, а потом снова вскочила и куда-то неслась – и падала вновь. Пена снежными хлопьями сыпалась из её пасти. Не было больше ни солнца, ни степи. Только зловещие тени и нестерпимый жар внутри. Земля подпрыгнула, хлопнула по лбу, завертелась и покатилась. Волчица рычала, кусала землю, рвала траву. Она – или бес внутри неё. Теперь они были едины. Одно только бешенство.
А сверху сыпался снег. Густой липкий снег быстро укутывал степь своим покрывалом. Укутал и упавшую волчицу. Укутал – и не мог охладить. Так жарко ей было. Сначала жарко, а после… После всё стало таять. Таяло, таяло – и исчезло. Остался безвидный туман.
