Человеку нужен лебедь - Григорий Григорьевич Володин
…Охотники к восходу солнца были около Цумука, километров двадцать от фермы. Погода была что надо: земля подмерзла — легко идти и ехать, чуть сумеречно — видимость хорошая и солнце не будет слепить при выстреле. Вскоре Саенко увидел дроф. Они паслись в большой с сочными зеленями низине. Сергей принялся считать их, дошел до тридцати и сбился. Кравченко долго всматривался, близоруко щуря маленькие серые глаза, наконец-то подтвердил:
— Они. И не пуганые. — Начал советовать, где положить цепь, как заезжать. Сергей незаметно наступил ему на ногу, Федор торопливо извинился: — Ну, это дело Макара Андреича.
Максим внимательно наблюдал за дрофами. Они кормились тесной стаей. Большой дрофич, видимо вожак, подняв высоко маленькую голову, зорко следил за подводой, которая как будто двигалась стороной.
Еще до войны дрофы почти не боялись человека, часто паслись рядом с отарами, недалеко от ферм и дорог. С увеличением населения в Прикаспии, появлением машин и мотоциклов, небывалым ростом числа людей с ружьями дрофы стали намного осторожнее. Даже одинокого путника близко не подпускают, взлетают, освобождая ему дорогу. Раньше охотились и на пролете, теперь только загонами. Едет один на подводе, три-четыре человека за нею прячутся, по команде загонщика падают на землю за куст, в малую промоину, за небольшой бугорок.
Саенко положил цепь стрелков, направился по отлогому положью за бугор, перевалил через него и скрылся. Максиму хотелось посмотреть на дроф, понаблюдать за ними, но перед тем, как приказать лечь Максиму, его строго предупредил Саенко:
— Не шевелись, пока не услышишь мой голос.
Сквозь легкую одежду начал проникать холод неоттаявшей земли, а фуфайка на локтях уже промокла и руки покрылись гусиной кожей. От неудобного положения заныла шея, онемели руки.
Наконец-то далеко за стаей появился на подводе Саенко. Ехал он медленно, как обычно в степи ездят чабаны или пастухи. Дрофы временами оглядывались на него, сперва оставались на месте, потом, продолжая пастись, потихоньку пошли, стараясь уйти с дороги Саенко. Он умело правил лошадьми, направляя дроф на охотников. Видя, что их преследуют, птицы забеспокоились, остановились, уже все подняли головы, рассматривая подводу. Вдруг раздался у них резкий крик, и вся стая торопливо зашагала за вожаком. Саенко вскочил на телеге в полный рост, ударил по лошадям. Они понеслись вскачь.
— Э-э-э-эй-эй!.. Смо-о-три-и-и!
Максим чуть приподнял голову, подтянул руки под грудь, оперся ими, готовясь в нужный момент вскочить и стрелять.
Прямо на него летел огромный самец, он казался вот уже рядом. С трудом удержался, чтобы подпустить дрофича на выстрел. Вскочил, тотчас понял, что допустил слишком близко, надо теперь бить в угон, когда пролетит через голову. Но в азарте все же вскинул ружье, выстрелил, понимая, что дал малое упреждение.
Несмотря на огромные размеры, дрофич летел не тише чирка. Сердце у Максима оборвалось, заколотилось испуганно — промазал! Как перед рукопашной, собрал все силы, сосредоточился, тщательно прицелился в уходящего дрофича, дал вынос и выстрелил. Птица тяжело рухнула наземь.
Только теперь понял, что по стае стреляли и другие. Идя к добыче, огляделся. Сергей держал в руках двух дудаков. Федор, почему-то без шапки, смотрел вслед улетающей стае и громко повторял:
— Упадет!.. Сейчас упадет!.. Па-дает!..
Дрофы скрылись за бугром.
На рысях подскакал Саенко, он еще издали разглядел результаты загона. Осадив лошадей, спрыгнул с зажатым в руках ременным кнутом, направился к Федору. Тот, продолжая смотреть в сторону скрывшейся стаи, нагнулся. Саенко подошел к нему, высоко занес кнут — и хлесткий удар обрушился на спину Федора. Когда кнут вновь взвился вверх, Максим кинулся к Саенко. На полпути его перехватил Сергей, облапил и, добродушно улыбаясь, зашептал:
— Не мешай, это охотничий закон. Промазал — получай кнута, — засмеялся. — Вот этим тебя и стращал Федор всю дорогу, — правда, я ему не дал досказать.
Макар Андреевич обернулся к Максиму, увидел на его лице осуждение только что происшедшему. Но десятками лет в Прикаспии охотники развлекались на дудачьих загонах, предоставляя право загонщику бить мазил, и Саенко шагнул к Максиму. У того на лбу надулись жилы, на щеках задвигались желваки.
Сергей растерянно махнул Макару Андреевичу: не надо, мол. Но тот, потрясая кнутом, словно готовясь к удару, приближался. Федор осуждающе покачивал головой, глядя на Максима.
— За мазок положено бить стрелка, — сказал Саенко. — Но… победителей не бьют, да? — Макар Андреевич обвел всех взглядом. Сергей радостно, а Федор согласно кивнул. Саенко подчеркнул: — Да, того, кто был в Берлине, бить неудобно, — и строго закончил: — Но победителям не положено и мазать! Так я говорю, верно понимаю?
— Верно, Макар Андреич, — и Максим нагнулся.
…До позднего вечера тешились загонками охотники. Ложился в цепь и Макар Андреевич вместо Кравченко. Как я вам и говорил, по дичи Саенко не мастак — промазал. Федор с удовольствием врезал ему кнутом.
Последним гоном Саенко поднял дудаков далеко от стрелков, и дрофы налетели только на одного Федора. После неудачного дуплета он сорвал шапку и закинул в бурьян. Сергей, подойдя к нему, вытащил из своего кармана еще дома приготовленную запасную шапку, накрыл голову Федора, укорил:
— Когда уж ты сам будешь брать запасную шапку?
Это до слез обидело Федора, он ни слова не промолвил за весь дальний путь до фермы. Приотстав и поманив к себе Максима, Сергей рассказал о давней привычке Федора Захаровича Кравченко. Промажет по птице или по зверю и, где бы он ни был — в море или в степи, — сорвет шапку и швырнет наотмашь. Много уплыло Федоровых шапок, немало потерял он их в бурьянах и зарослях. Лишь последнее время он стал привязывать ее шнурком к поясу. А то ведь двойной убыток: добычу не взял, а шапки лишился.
ДЕД ЛАРИОН
В весенний день, когда клен уже выкинул сережки цветов и шумит яркой листвой, а на акациях только еще лопнули почки, когда травы — зеленые и сочные, а их цветы еще не выгорели от солнца и без полутонов, когда по степям ветер еще не вихрит маленькими смерчами придорожную пыль, — мы с дедом Ларионом сидели около костра на опушке молодой лесной полосы. Теплый ветерок еле-еле колебал дым, а у деревьев совсем замирал и даже не шевелил листьев.
Ларион — старик низкорослый, щуплый. Брови
