Лев Коконин - Стая
Пока Бим обнюхивался с чужим, стая ждала спокойно. Не терпелось одной лишь Чапе. Большой, широкий в кости чужак ей вполне приглянулся. Она поторапливала вожака решать с ним. Своих сородичей стая драла не раз. То были безвыходные, голодные дни. Разжиревшие на хозяйских харчах шавки от смелости, а скорее, от дурости не уступали дорогу стае. Разделить наглеца стая успевала за несколько секунд.
Чапа устала ждать, а вожак не торопился потрафить ей. Может быть, на собачьем языке Одноглазый сумел рассказать Биму о гусях, которых он этой ночью собрался украсть. Может, Бим удивлялся сам: Одноглазый ведет себя так, как будто всю жизнь они воровали вместе. К неудовольствию Чапы, Бим Одноглазому поверил.
Крайний большой дом в селе Одноглазый хорошо помнил. Здесь больше всего кур, хорошие гуси, здесь живет самый злой хозяин. По его вине он ходит без глаза, а такой стаей завалиться к нему на двор — не страшно.
Одноглазый вел стаю в деревню и не догадывался, какой у него трудный экзамен.: Изменит сегодня счастье — стая не простит ему. Закона сильного, закона стаи, Одноглазый пока не знал.
Недалеко от крайнего в селе дома стая залегла. Хозяева давно спали, темные окна холодно поблескивали стеклами. Из пристройки к дому слышались вздохи коровы, во сне хрюкал иногда поросенок.
Первыми забеспокоились овцы, стая слышала, как они перестукивают копытами по деревянному полу. Одноглазому в снегу не лежалось, он беспокойно ерзал, звал за собой и не понимал, почему стая медлит.
Бим не торопился. Только убедившись, что деревня спит крепко, носом подтолкнул Мальчика, разрешил. Мальчик и Одноглазый поползли, желоб для стока навозной жижи чуть подзамерз, почти не пачкался. После желоба, Одноглазый помнил, будет дыра во двор, благополучно до нее дополз. Мальчик не отставал.
В доме и вокруг было тихо. Прогоготали спросонья и затихли во дворе гуси, куры на шестах даже не проснулись.
Одноглазый и Мальчик работали споро. Гуси хоть и начали гоготать, но гоготали не долго. Одноглазый охотился за ними и раньше, а сейчас как никогда удачно, зубы точно находили верткие шеи, хруст позвонков обрывал гогот.
Одноглазый первым выполз с гусем по желобу, подождал Мальчика, снова нырнул под бревно. Чапа и Хромой принимали добычу, оттаскивали гусей от дома. Все получалось споро и ладно, как и предвидел Одноглазый, но внезапно вспыхнувшая жадность Чапы чуть не погубила так хорошо начатое дело. Уж больно медленно, показалось ей, Мальчик и Одноглазый подавали добычу.
Гусиный гогот почти стих, когда Чапа, переборов страх, сама нырнула через скользкий лаз под бревно. Воровать так воровать, видимо, решила она и, перепрыгнув низенькую загородку, быстро загрызла овцу. Ягненка она сшибла грудью, чуть прикусила ему затылок. Мальчик и Одноглазый помогли ей, подтащили ягненка к навозному желобу.
Тут-то и вспыхнул во дворе свет. Пора было уносить ноги, а Чапа отняла своего ягненка у Мальчика, задом сунулась в лаз. Что есть силы она рванула добычу к себе.
Лаз заклинило напрочь, и Мальчик с Одноглазым оказались в плену. Они уже видели хозяина с вилами, страх и придал им силы.
Первым опомнился Одноглазый. Мертвой хваткой он вцепился в ногу ягненка, дернул ее. Ягненок немного подался, но Чапа, с той стороны лаза, не давала тащить добычу обратно, пыталась тянуть к себе. Просто так отдавать добычу она не собиралась.
Мальчик и Одноглазый одновременно рванули ягненка, вместе с Чапой втащили его во двор. Хозяин с вилами бросился к лазу и Мальчика с Одноглазым сдуло со двора, словно ветром. Звенящие вилы несколько раз пролетали над головой Чапы, она каждый раз увертывалась от них, но попадала под ноги взбесившейся вдруг коровы. Наконец и она с большим трудом сумела проскочить к спасительному лазу…
Недалеко от гостеприимного села стая доедала гусей. Чапе достался самый большой. Она проследила, чтобы и волчонок занялся своей птицей, лежала неподалеку и поглядывала за ним. Гуся не хватило лишь Одноглазому. Когда он подполз к волчонку и стал подлизывать на снегу кровь, Чапа набросилась на него, больно укусила за губу. Одноглазому есть расхотелось, он не сопротивлялся, покорно ждал, когда успокоится Чапа. Сытым волчонок наблюдал за расправой, придавил лапой остатки гуся и урчал, поглядывая на Одноглазого.
Одноглазый с жадностью догрыз то, что оставил ему Мальчик, и незаметно наблюдал за волчонком. Ему очень хотелось есть, а рядом, под лапой волчонка, он видел приличную часть добытого им гуся, видел, как сытый волчонок куражится над едой, катает кусок от лапы к лапе. Сытая Чапа лежала неподалеку, она хоть и дремала, но Одноглазый только что испытал на себе ее зубы, понимал, силой здесь ничего не сделаешь. Голод заставлял глотать слюну, а обида, накопленная в достатке, когда еще он жил с людьми, росла и неотступно тревожила новой острой болью.
Оглядываясь, не подсматривают ли за ней, Чапа ушла в кусты и зарыла остатки гуся. Заметив на снегу место, она вернулась к стае, успокоилась. Никто за ней не следил. Бим уже ждал ее. Первым торя тропу, он побежал, и все, кроме Одноглазого, устремились за вожаком.
Одноглазый так и не решил, есть ему или нет место в стае. Он отыскал след Чапы и остатки ее гуся. Дважды ворованное Одноглазый ел с наслаждением. Это он привел стаю на двор главного своего врага у людей. Он украл у Чапы то, что должно было принадлежать ему. Доедал и сожалел сейчас об одном — Чапа сумела увернуться от вил.
Одноглазый лапой почистил зубы, встал, отряхнулся и уловил запах Чапиной метки. Он понимал, Чапа предупреждала его: «Не подходить! Не трогать! Мое! Я здесь была!» Потянувшись, Одноглазый перечеркнул Чапину метку, поставил свою: «Мы тоже здесь были!»
Он долго смотрел на ночное село. Во многих домах горел свет, иногда до него долетали людские голоса, все сильнее лаяли на привязи его братья. Он не жалел, что отрезал сам себе обратный путь, не радовался предстоящему. Еще раз он посмотрел на село и шагнул на тропу, которую оставила ему стая.
Биму приходилось думать за всех. Никто его не учил управлять стаей. Как надо поступать, как не надо, подсказывал опыт. Выпавший снег обещал стае хорошую охоту. Свежий снег облегчил охоту и за стаей. Хорошо еще, зимний день короток. За ночь стая успевала уйти на сорок — пятьдесят километров, а погоня, как правило, всегда начиналась утром. За световой день лыжники редко когда нагоняли стаю. Перед каждым привалом Бим выбирал крутые непроходимые овраги. Уставали, но тяжело было и преследователям, приходилось снимать и надевать лыжи на этих крутых горах.
Бим хорошо усвоил, что лучше охотиться на лесного зверя. У задранного лося, кабана стая пировала несколько дней, и никто ее не тревожил. Другое дело, если охотились у деревень. Из-за какой-то паршивой овцы, из за козы или теленка едва-едва успевали уносить ноги.
