Юрий Цеханович - О маленьких рыбаках и больших рыбах. Наш аквариум
На другой день еще двенадцати не было, а я уже шел на пристань по длинной дамбе, насыпанной через болотистую пойму, что отделяла наш городок от берега Сны. В одной руке у меня чемоданчик, а в другой — связка разобранных удилищ. Вид, должно быть, у меня был самый гордый и независимый. Еще бы, я только что прошел через весь город и вот сейчас иду на пристань совершенно один и поеду на пароходе и в капитанской каюте! И в кармане у меня лежит целый рубль.
Пришел я на пристань, и вся моя гордость и независимость вдруг пропали — народу много, погрузка вовсю идет — бочки с маслом катят по сходням на пароход, какие-то железные полосы несут и с грохотом бросают их на нижнюю палубу. Шум, говор, крики... Попробовал я было на сходни сунуться, да куда — какой-то здоровенный дядя с огромным ящиком на спине как закричит на меня: — Поберегись, зашибу! — Мне даже страшно стало.
Притулился я около сходен и жду. А на обносе парохода стоит какой-то речной человек в фуражке с якорьками и бороду свою большую разглаживает поочередно обеими руками. Посмотрел на меня из-под нависших бровей и говорит мне:
— Ты бы, мальчик, шел отсюда, а то ушибут тебя!
Я сказал ему, что мне нужно к капитану Бутузову. Тогда он сошел с парохода на пристань, взял меня за руку и провел на пароход. Подвел к дверке с надписью «капитан» и говорит:
— Ну вот, тут и Бутузов. Постучись в дверь-то!
Постучался я. Слышу голос:
— Кто там? Входи!
Вошел. Каютка маленькая, точно шкаф.
Вижу — сидит за столом большой человек, в фуражке с золотым околышем, а усы у него черные, как смола, блестят.
Перед ним чайный прибор и стакан с чаем недопитый.
Поздоровался я, а он меня довольно сурово спрашивает, и лицо у него строгое:
— Что скажете, молодой человек?
Я смутился, но все же сумел объяснить ему, кто я и зачем пришел.
Лицо у капитана сразу стало добрым, таким добрым, что я даже удивился.
А он мне говорит:
— Так ты, значит, Ивана Ивановича сын? То-то, я смотрю, лицо мне будто знакомое! Я ведь тебя знал еще вот этаким, — и показывает рукой на аршин от полу. — А теперь, смотри-ка, какой вырос большой. Ну, садись, садись, гостем будешь! — и подвинул мне стул складной. — Так ты, говоришь, к нам в Людец собрался? Поудить, верно? Хорошее дело! Хорошее дело! С Александром моим подружись! Я с папой твоим большой друг был! По зимам на медведя вместе хаживали! Рано он умер, рано. Жить бы ему да жить. Ну, а мамочка как поживает? Трудно, поди, ей одной-то приходится?
Вижу, капитан Бутузов совсем не так уж страшен, как мне показался с первого взгляда, — и радушен, и словоохотлив, и передо мной не важничает. И у меня язык развязался, стал я ему рассказывать про свои недавние рыболовные приключения и что собираюсь делать в Людце. А он слушает, подсмеивается надо мной ласково и о подробностях расспрашивает.
В это время на пристани ударили один раз в колокол, и над нашей головой прогудел первый свисток.
— Через полчаса отваливаем, — говорит капитан.
— А как же, — говорю, — Екатерины Васильевны нет?
— Придет, еще успеет. Хотя с ней это бывает: торопится-торопится, а опаздывает. Ну, не придет, — один поедешь.
Скоро прогудел и второй свисток, а Екатерины Васильевны все нет. Я совсем забеспокоился. Наконец, капитан стал уж наверх собираться, усы перед зеркалом причесал, белый китель надел. Вдруг дверь распахнулась стремительно, и в нее влетела Екатерина Васильевна, с корзинкой на руке и вся узелками и пакетиками увешана. Села на стул и отдышаться не может, а по доброму худому лицу ее пот градом катится.
— Ух, — говорит, — уж я торопилась-торопилась, а чуть не опоздала!
А капитан поглядел на нее насмешливо и говорит:
— Вот-вот. Я только что молодому человеку про тебя говорил, что ты все торопишься и все-таки опаздываешь.
Взглянул на часы и говорит:
— Ну, вы тут посидите, а я наверх пойду, отваливать пора, — и вышел.
Екатерина Васильевна тоже вскочила.
— Мне, — говорит, — еще надо человечка одного повидать, — и тоже вышла.
Остался я один. Оглядел каюту. Очень она мне понравилась, маленькая, а все в ней есть — и кровать за занавесью и небольшой письменный столик. Фотографии в рамках стоят...
Загудел третий свисток, а за ним сразу же тонкие свисточки — ту! и ту-ту! — отвальные. Я скорее в окно высунулся. Смотрю, народу — полна пристань, и все у перил теснятся, и на пароход глядят, кричат что-то, платками и шляпами машут. Слышу, мой капитан командует: «Вперед, тихой!», а из машины ему кричат: «Есть, вперед тихой!» И вдруг за стенкой каюты что-то завозилось, зашумело, заплескала вода, а пристань поползла куда-то назад. А капитан снова командует: «Вперед, до полного!» Возня и шум за стенкой сначала усилились, а затем перешли в равномерный, глухой торопливый стук, а пристань уже далеко позади осталась... Пошел пароход!..
Берег пока знакомый. Вот устье Ярбы прошли, за ним заводы — механический, лесопильный, а от городка нашего только соборная церковь виднеется на высокой горе.
В это время пришли в каюту капитан и Екатерина Васильевна.
— Ну, давай, — говорит капитан, — с нами обедать, — и нажал кнопку звонка.
Я стал отказываться, мне уж надоело в каюте сидеть, да и пароход очень хотелось осмотреть. Но Екатерина Васильевна с таким озабоченным видом стала настаивать, чтобы я пообедал, что пришлось согласиться.
После обеда капитан говорит мне:
— Теперь иди погуляй по пароходу, посмотри, а я спать лягу, мне ночью на вахте стоять. В воду только не упади!
Весь пароход я обежал. Первый класс меня поразил — никогда не видал я такой роскошной обстановки. Особенно в рубке красиво — стены обиты серебристой клеенкой, диван красного бархата, на столе, покрытом белоснежной скатертью, серебряное ведро, а в нем бутылка с золотой головкой. А на потолке — люстра с электрическими лампочками. И на ней дрожат и позванивают хрустальные граненые подвески. Заглянул я и в одну из незанятых кают — тоже хорошо: два дивана бархатных, столик у окна, умывальник... А пассажиров не видно. Только в рубке за маленьким столиком обедали два каких-то толстых барина с красными лицами.
Но интереснее всего мне показалось на нижней палубе, в третьем классе. Народу здесь полным-полно. Не только на решетчатых деревянных лавках, что в два этажа вдоль стен установлены, но и на дровах, и на мешках, и на бочках, а то и просто на полу, на своих вещах — везде люди. И сидят, и лежат, и стоят, и ходят. Кто чай пьет или жует что-то, кто в вещах своих разбирается, кто так сидит. Шутят, разговаривают, хохочут, поют, на гармошке пиликают. И все веселые (мне самому-то весело было, вот и казалось, что все веселые). Хорошо, думаю, на пароходе ездить!
