Григорий Федосеев - Таежные встречи
— А где та вершина, на которой Чудо-зверь раздавал страх? — спросил я рассказчика.
— Вершину, — ответил старик Афанасий, — ты завтра увидишь, только к себе она никого не пускает, её крутые скалы скользки и не доступны, там постоянно дует ветер. А где было озеро, туда смотреть страшно, там нет дна и нет света.
Рано утром, как только блеснул первый луч солнца, я уже стоял на одном из высоких пиков Диерского гольца и любовался, поистине изумительной, картиной окружающих гор. Только красота этого чарующего хаоса с цирками, высокими пиками и глубокими кратерами помогла людям создать такую замечательную сказку. Я долго любовался гольцом, и мне казалось, что я видел в глубине бездны тот сказочный водоём, где жил Чудо-зверь тайги, только всё уже было разрушено временем и утонуло в царящей вокруг тишине. Мне казалось, что я даже видел и те каменные ступеньки, по которым звери поднимались за новым законом, только они теперь были прикрыты толстым слоем мха.
Как бы оберегая тайну, голец нахмурился и на моих глазах окружил себя туманом; только пик, на котором я стоял, был ярко освещён солнцем.
День прошёл, а к ночи Диер гневно хлестнул на нас бураном, вероятно, за то, что мы познали его тайну.
Укрываясь от холода и снега, мы разошлись по палаткам. Темнота застала всех уже спящими. Холодные порывы ветра трепали углы брезента, и долго было слышно сквозь сон, как олени стряхивали с себя липкий снег.
Непокорённый
По Саянам бушевали снежные бураны. Я с охотником Василием Мищенко возвращался из своего лагеря, расположенного на Сухом Логу, в жилые места. Шли Чёрным Белогорьем. Всюду на необозримом пространстве лежала снежная белизна гор, окаймлённая по склонам чёрной границей леса. Белизна будто скрадывала бугры, ложки и шероховатую поверхность белогорья — всё казалось гладким, ровным. Мы торопились. Хотелось к вечеру добраться до верховья реки Кингаш и там, в кедрачах, заночевать. Лыжи легко скользили по отполированной поверхности надувов. Встречный ветер обжигал лицо, стыли руки, и мы с трудом отогревались на ходу. За последним подъёмом недалеко показался и лес Кингаша. Мы прибавили шаг и через чао уже скатывались к реке.
В верхнем ярусе, у границы с белогорьем, лес мелкий, чахлый — это от постоянных ветров и сильных морозов, но ниже он рослый, стройный, а у реки нас встретила густая кедровая тайга. Как только мы спустились туда, сейчас же стали подыскивать место для ночёвки. В такой тайге приют найти нетрудно. Почти под каждым старым кедром можно укрыться от непогоды, но нам удалось найти такой, под которым не было снега, и мы сейчас же развели костёр и приступили к благоустройству своего ночлега. Уже нарубили хвои для постелей, сделали заслон от непогоды, как снизу послышался лай собаки. Мищенко долго и внимательно прислушивался.
— Однако, это Петрухин кобель лает, Соболь, — сказал он и, несколько подумав, добавил: — Давайте пойдём туда. Недалеко где-то, видно, промышленник остановился.
Мы надели котомки и, с надеждой на лучший отдых, пошли вниз по Кингашу. Сумерки уже окутывали тайгу. Крепчал мороз, и всё окружающее нас готовилось к длинной ночи. Вдруг пахнуло дымом, и скоро мы увидели на небольшой поляне примостившуюся между двух елей палатку. Тут же рядом, у саней, кормилась лошадь. Чёрный кобель, выскочив из-под саней, о лаем бросился на нас, но, узнав Мищенко, по-приятельски облапил его. Нас встретил пожилой, слегка сгорбленный человек. Мы подошли и поздоровались. Это был известный саянский промышленник из деревни Абалаково — Петруха Кормильчик. В колхозе он был сторожем маральника. На Петрухе, подвязанная широким ремнём, висела старая, уже выбитая дошка. Глубоко сидящая на голове шапка, сшитая из козьих лап, тоже была старая, и только унты с длинными голяшками не потеряли своей новизны.
— Заходите, раздевайтесь, — проговорил он после минутного молчания. — Чай готов, будем ужинать. — И старик засуетился.
В палатке было тепло и уютно. От кедровой хвои, которой толсто был устлан пол, шёл запах смолы. На железной печи, шумно играя крышкой, кипел чайник. Мы сняли котомки, разделись и стали отогреваться.
За чаем из разговоров я узнал, что Мищенко и Кормильчик — близкие люди. Мищенко рос и, как говорят в Сибири, поднимался на ноги у Кормильчика, он-то и сделал из него прекрасного охотника и незаурядного следопыта. Василий расспрашивал его о своей семье, которую покинул ещё весной, уходя в экспедицию, и только несколько позже спросил:
— Неужто зверя ближе нет? Что за неволя заставила ехать так далеко?
— Как нет, везде он есть, да только там ближе не с моей теперь силой взять его, снега мелкие…
Кормильчик допил чай и отставил чашку.
— Неделю назад, — сказал он, — беда стряслась над нашим маральником. Заскочили волки и шесть зверей загрызли окаянные. Ведь случая не было, чтобы хищники могли перескочить через этакую высокую изгородь. Вызвали меня и деда Леваху в правление. «Ну, — говорит председатель, — как же вы, деды, добро колхозное просторожили?» Хотя и не совсем наша вина, но оправдываться не стали. Вот и пришлось ехать добывать зверя, сами знаете, его в сельпо не купишь… Дневать бы завтра остались… — вдруг обратился он ко мне.
— Как Василий, он ведь домой торопится, а мне всё равно, можно и отдохнуть, — ответил я.
— Да не отдыхать, — перебил меня Кормильчик, — пусть Василий поможет мне зверя поймать, всё же вдвоём легче и надёжнее.
— Живьём зверя? — переспросил я. Это меня заинтересовало, и я решил принять участие в этом необычном промысле.
Морозная ночь опускалась над тайгой; ещё не успела темнота упрятать долину, как всё кругом нас закуржавело. В лесу стало тихо, и только однотонно похрустывал конь, прожёвывая зелёное сено. После утомительного перехода через Чёрное Белогорье спали крепко, но недолго. Ещё до рассвета нас разбудил старик. Завтрак уже был готов. Мы быстро оделись, освежились холодной водой и, закусив, стали готовиться в путь.
Мищенко и Петруха взяли с собой в котомки по большой мягко выделанной сохатиной коже, камусы и по нескольку концов верёвок. На мою долю выпало нести продукты, топор и котелок. Меня удивило: почему они не берут с собой ружья? Кормильчик ответил:
— К чему они, лишняя тяжесть…
Тонкая полоска света уже окрашивала восток. Впереди шёл Мищенко, за ним Петруха. Куда девалась его старость? Как только он пошевелил лыжами, сразу исчезла сгорбленность, он стал подвижным, ловким, и я с трудом поспевал за ним.
В тайге становилось всё светлее и светлее, скоро из-за гор показалось и солнце. Мы обошли несколько вершинок и без результата уже подходили к вчерашнему своему следу, как вдруг идущий впереди Мищенко круто повернул вправо и, заправив лыжи, рванулся вниз. Следом за ним свернул и Кормильчик. У поворота я увидел три свежих следа изюбрей. Промышленники уже были далеко и, мелькая между кедрачей, скрылись с глаз. Там, в ключе, они подождали меня, покурили, подтянули юксы на лыжах и, не торопясь, тронулись дальше.
