Юрий Куранов - Избранное
Эта еловая лапа голубыми от дождя иглами кротко держала на ветру длинный желтый волос. Волос скручивался в широкую сверкающую спираль, ветер старался разогнуть его, но гроза уже прошла, и силы у ветра не хватало. Ветер был робок, в нем не чувствовалось настойчивости.
Женщина явно торопилась, словно за кем-то поспешая, проваливаясь сквозь листву в грязь, но все-таки не входя в ручей. Я вышел из ручья, осторожно ступая там, где прошла она. Моя широкая нога закрывала ее ступню без остатка. Мне хотелось идти по этому следу куда угодно.
Ручей свернул с дороги и ушел в лес по оврагу. Теперь я понял, за кем спешила светловолосая лесная путешественница, потому что из ручья вышел на дорогу широкий мужской след.
Но я продолжал идти за ней, пока следы вели по глинистой холодной дороге. Когда дорога взмыла на теплый песчаный косогор, словно с неба свалился на нее третий, крошечный детский след.
Что делать?! И я свернул в чащу, потому что давно уже прошел тропинку, которая могла привести меня прямо к дому.
ЛИСТЬЯ
Те самые листья, которые так недавно шумели высоко под облаками, теперь летят ко мне под окно.
— Куда вы летите?
Они толпятся у завалины торопливой золотой стаей. Они силятся поведать мне что-то. Но я не понимаю речей их.
— О чем вы?
Тогда они летят к малышу Гельке, который сидит посреди дороги и возводит из пыли какие-то лиловые города.
Они окружают его. Они вспархивают ему на локти и на плечи. Он улыбается им, он подбрасывает их, он их ловит, Он ни о чем их не спрашивает. Они ничего ему не говорят.
Они поняли друг друга.
Они просто играют.
НЕБО И ДОРОГА
Прошла по листве мокрая гулкая буря, над лесной дорогой нашей разомкнулись деревья. В осиннике стало светло, и в лужах теперь стоит небо.
Замрешь на берегу лужи, словно скала в небесах тебя держит, а внизу — сине, ясно, да глянешь — и гуси плывут в небесах под ногами. Голова даже кружится. И кажется, летишь.
На что конь, и тот порой забудется и упрется перед лужей, глядит под ноги в небо бешеными глазами, словно в пропасть.
КОРАБЛИ
Вокруг села растут срубы. Их рубят, их громоздят прямо на лужайках, просто на земле. Потом их разберут и собирать станут, где нужно ставить дом.
Издали эти длинные пустые сооружения на взгорищах окраины напоминают корабли. Корабли с ожиданием смотрят в желтые дали осени, откуда дует листвой, облаками. Веришь, что вот-вот и двинутся эти белые молодые суда в бесконечный счастливый поход. Навстречу дням, навстречу ветру, навстречу запахам палой листвы.
По срубам бегают ребятишки, выглядывают в окна, играют в какие-то новые вещие игры. Вот они, они-то и станут капитанами этих кораблей в их далеких неведомых странствиях.
ПОТЕРЯННАЯ ГРУСТЬ
Мне вспоминается сентябрь далекого года. Какие глубины синевы открывались тогда над лесами! Сколько шороха, мимолетного, чуткого, ожидало ветер под каждым кустом! Какие осторожные листья сыпались в жесткие травы!
Ветер делал с листвой что хотел, и с каждой минутой из лесов уходил полумрак. На смену зелени, птичьему говору незаметно приходил тихий пронзительный свет. То ли это светили сугробы листвы, то ли солнце свободней сияло сквозь поредевшие ветви. Колыхалось какое-то радостное настроение праздничной грусти.
Люди с утра уходили из деревни в поля и возвращались уже на ощупь, в темноте. Вскоре стало казаться, будто леса не опадают в пустые равнины, а словно облака поднимаются в небо.
Каждый чувствовал, что отсветит еще несколько дней, и леса придут к чему-то не наглядному, но точно ощутимому, как отдаленное пение ветра.
И тут пришло письмо, я должен уезжать.
И я уехал.
С тех пор уже третья осень. И всякий раз я прихожу в эти леса. Но сентябрь как будто не тот. Не вижу я больше той несостоявшейся счастливой грусти. И каждую осень ищу я за деревней это потерянное ощущение, словно оно где-то стоит на пригорке, молчит под рябиной и вот-вот аукнется издали.
ПЛАТОК
На холме стояла девушка. Над холмом улетали журавли. Девушка, сняв с головы платок, с журавлями прощалась платком. Она растянула его над головой, и ветер надул его, ветер хотел превратить его в птицу. Платок поверил ветру и рвался в небо. Я испугался, что девушка поверит платку, отпустит его, и тот упадет, обескрылев.
Но девушка не поверила. Она только долго еще держала платок над головой, с журавлями прощаясь, хотя уже и видно их не было в серой облачности неба.
1959 г.
УВАЛЫ ПЫЩУГАНЬЯ
НА УВАЛАХ
По увалам шагать можно в кепке, в ботинках, с рюкзаком, с тонкой палкой или просто с песней. По увалам ехать можно в санях, лежать, полузакрыв глаза, слушать, как по тулупу и шапке мелко шелестит снегопад, и думать о далеком ночлеге с керосиновой лампой, с горячей, протопленной печкой и с длинным шорохом ветра вдоль стен. По увалам на озорной машине можно взмывать, как на качелях, и смотреть на стада, на бегущие крыши коровников, на летящие прочь перелески, когда шофер покуривает сигарету и рассказывает что-то не то о себе, не то просто о дорогах.
От Шарьи угоры нарастают, сначала мелкими гладкими подъемами, потом быстрыми спусками, потом длинными взмывами, все выше, все лесистее — вдоль Ветлуги. И наконец угоры застывают, как океанские плоские волны, под самым небом, с журавлиными деревеньками, резными балконами по чердаку, с давно и осторожно зарытыми глубоко в суглинки кладами.
Девушки ходят по увалам босиком. Идут они большей частью за грибами, за ягодами, в гости — через ручьи, мосты, овражки, тропинками, а то и напрямик — от увала к увалу. В полдень они садятся где-нибудь под елкой в прохладный плотный мох и полулежат в нем, проминая кочку все глубже и глубже. Они перебирают грибы, тянут из лукошка горстями чернику, улыбаются потемневшими от ягод губами. Их зубы от черники тоже поголубели и поблескивают, словно талые мглистые льдинки. Они прислушиваются, как кто-то крадется в мелком ельнике, когда похоже, что это не зверь и не птица, а грибы — этот самостоятельный строгий народ — осторожно двинулись куда-то в тайную дорогу.
Потом девчата встанут и вновь пойдут, ласково раздвигая руками ветви, приседая и заглядывая то и дело под кусты. И когда они выйдут из лесу и зашлепают к деревне босыми ногами по лужам, то вспомнят песню или частушку, или просто припевку.
