Иван Басаргин - Чёрный Дьявол

— Не Шарик, а Хунхуз! — крикнул он жене и спрыгнул с коня.

Шарик узнал Груню, терся об ее колени, лизал руки, тихо поскуливал, словно жаловался.

— Это как же, тебе собака дороже мужа? Для кого и ради чего я полгода бродил по тайге, клещ и гнус меня точил, мотался в Маньчжурию? А ты…

— А ты? Люди говорили, что ты был у отца… И ни разу не заехал домой. Видно, не очень-то нужна я тебе, другую нашел! — со слезами в голосе крикнула Груня и бросилась в дом.

Безродный отвязал пса, подвел к столбу, у забора накинул кольцо на крюк, очертил волю Хунхуза на длину цепи. Пес бессильно опустился на мерзлую землю, проводил злобным взглядом хозяина. Пока Безродный мотался по Маньчжурии, продавая корни, пес жил у Терентия. Вернувшись, Безродный целую неделю бражничал у тестя, а пса морил голодом и ежедневно сек кнутом, добивался покорности. Но пес не покорился. Даже Маков сказал: «Волк, настоящий волк. Бей не бей, теперь поздно…»

— Ну что, может, на новом месте одумаешься? — издали спрашивал Безродный.

Пес ощерился, показал клыки.

— Цыган вон через тебя мне судьбу нагадал. Смешно, конечно, а в общем-то интересно даже. Хватит, пошумели, и давай жить мирно. А то вон и Груняша на меня злобится, — примирительно сказал Безродный, расседлал коня, завел в конюшню на выстойку.

Из дома выбежала работница Парасковья, запричитала:

— Приехал наш разлюбезный, кормилец наш. Наскучались.

Безродный оборвал ее:

— Ладно, хватит. Иди накрывай на стол! — Медленно пошел в дом.

В прихожей разделся, зачерпнул ковш квасу и, не отрываясь, выпил. Поднялся на второй этаж. Груня лежала на кровати и плакала.

— Ну хватит! Хватит! С чего ты взяла, что я нашел другую? Разве может быть мне кто-либо дороже тебя? — Он целовал жену в губы, щеки, заплаканные глаза.

— А на тебя говорят, что ты манз убиваешь, — сказала Груня и тут же испугалась своих слов. Отшатнулась.

Подался назад Безродный. Но тут же снова привлек ее к себе, заговорил торопливо:

— Дурочка ты моя, кто тебе такое ляпнул? Да разве я похож на убийцу? Ну посмотри же! Все честно заработал. Это от зависти и зла говорят. Те говорят, кто дорогой корень искать не умеет. А я все могу! Вона, глянь-ка, сколько я тебе золота привез. Ну, смотри! — Безродный выхватил из-за пазухи кожаный мешочек, трясущимися руками развязал тесемки и высыпал золото на стол, на белую скатерть. Со звоном рассыпались по скатерти золотые монеты. — Врут люди! Врут! Кто видел, что я убивал манз? Покажи мне того человека! На евангелии поклянусь, распятие поцелую, что честен я.

— Поклянись, поцелуй! Ну, Степа!..

Безродный сорвал с божначки бронзовое распятие Христа, троекратно чмокнул губами холодный и чуть кисловатый металл.

— Клянусь перед богом и тобой, что я чист и безгрешен!

— Ну вот, теперь я верю, — легко вздохнула Груня. — Значит, врут люди. Значит, это не ты, другие…

Груня пересыпала с ладони на ладонь золотые пятерки, радовалась, как дитя. Безродный лежал на кровати и пристально смотрел на жену, хмурился.

— Хватит, Груня, собери и спрячь, тебе на сохрану отдаю. Бери, — не выдержал Безродный, не хватило сил видеть это золото. Он-то знал ему цену.

Снова нахмурился. Сказанное Груней насторожило. Тюрьма и каторга ему не грозили. Раздражали разговоры людей. Ведь без этих людей ему не построить мраморного дворца. Решил: «Завтра же задам пир по случаю приезда. Хоть языки будут короче. Да и прощупаю, чем люди дышат», — решил он.

На пир пришли все сельчане, кроме двоих. А те, что не пришли, Козин и Гурин, уже давно были причислены Безродным к его личным врагам. За столом Степан был внимателен к каждому. Это трогало, но почти каждый думал: «А зачем ему быть добрым? Значит, что-то он от нас хочет?»

В сильном подпитии бахвалился Безродный:

— Нашли мы с напарником, други мои, такую плантацию корня женьшеня, что сами ахнули. В такой глухой тайге, что сам дьявол туда не забирался, поди. А допрежь целый месяц пробродили попусту. Кругом зверье, гнусище, страшно и вспомнить все. Трех тигров убили, семь раз медведи нападали на нас. От хунхузов два раза убегали. Нас-то всего было двое, а их тьма-тьмущая. Моего напарника ранили в ногу, но добро — только кожу царапнули… Копали мы тот корень целых пять дней. Один был на два фунта, остальные по полфунта и меньше. В Харбине сбыли всё. Купцы у нас этот корень из рук рвали, не успевали мы золото ссыпать в мешочки. У них женьшень в цене. Настой этого корня пьют самые богатые купцы и мандарины. И будто бы не стареют. Пробовал и я пить тот настой, но только без веры-то не почуял в нем той силы. Так, трава травой…

Хоть и сильно пьяны были мужики и бабы, но не верили рассказанному, глаза опускали. Видел это Безродный, понимал все. «Ну и хрен с вами, не верите, и не надо, — думал он. — Главное, что вы пришли, а там посмотрим, что и как». Лишь Розов, потирая руки, поддакивал хозяину:

— Везет же людям. Знают, как и где растет тот корень. Взял бы меня, Степан Егорыч, в напарники. Ходок я хороший, глаза что у рыси.

— Посмотрим, посмотрим, — ответил Безродный, а сам подумал: «Тебя, дурака, взять, так ты от страха умрешь!»

Светлой улыбкой провожала гостей Груня. Теперь, после клятвы Степана, верила она в его честность. А Безродный, хоть и был пьян, следил за Груней. «Не знает правды баба. А если бы знала да не гнушалась моей работы, как бы я развернулся! Я бы полтайги исходил, всех манз к рукам прибрал. Ради нее прибрал бы. Какой капитал можно было бы сколотить! Нет, слишком она проста и наивна! Зато хороша! С такой и на губернаторском балу не стыдно показаться. Подучить только. Ахнут все. Эх, Грунька, Грунька!»

Безродный пил с мужиками до полуночи, а потом, когда заснул, начал кричать:

— Цыган! Цыган! Стерва, стреляй, убежит фазан! Да не в ноги бей, в голову, в голову… Торкни его топориком по башке! Так, хорошо! Получится из тебя человек!..

Груня забилась в угол горницы, закрыв лицо руками. С немым ужасом слушала страшные слова, ее трясло. «Значит, люди не врут. Значит, Федька правду сказал…»

Чуть свет убежала за советом к Марфе. Отвела ее к сараю.

— Степан во сне все рассказал: людей он убивал! — и тут же осеклась: такое говорить на своего мужа… Но кому-то надо выплакать свой страх, свои муки душевные!

— Эх, Груняша, молчи, родная, болезная моя, молчи. Ну чего ты? Баре, те тожить убивают, еще как убивают! Но живут их женки и не маются. Ты не барская баба, нашенская, потому и нудишься. Много ли он золота навез?

— Кучу. А что, вам надо?

— Как не надо? Каждому золото не помеха. Вон Федьке надо ружье купить, в тайгу рвется, да и второго коня не мешало бы иметь.