Василий Алферов - Утро года
Я поздоровался с Ахметом, разделся, снял с ног тяжелые подшитые валенки и залез на полати. Отец сразу догадался, что меня постигло горе.
— Неужто, сынок, все петли завалило? — спросил он мягко, ласково.
— Все, до единой, — ответил я сквозь слезы.
— А у Яшки?
— И у него тоже. Но Яшка одного зайца все-таки принес, а я нет.
— Русака? — оживленно спросил отец.
— Да.
— И то хорошо… все не в убытке.
В разговор вступил Ахмет. Утирая рукавом рубашки пот со лба, он протянул:
— Э-э, мала́й, мала́й!.. Плахой твоя дела, сапсем плахой. Заиц юк и акча юк…
Мать отошла от печи и, стукнув о пол кочергой, стала меня пробирать:
— Я вот ему сейчас такой бы юк задала, у меня бы век помнить стал! Только деньги зря переводит на эти самые петли…
Отец взглянул на мать, махнул рукой и ничего не сказал. Он знал, что мать хотя и кричит, ругается, но без озлобления. Такой уж у нее характер — вспылит и тут же остынет.
А бабушка с печи подала голос в мою защиту:
— Понапрасну, Дунярка, кричишь на мальчишку… Не виноват он. У нас вон весь хлевушок с головкой занесло, а где тут устоять петлям. А зайчишек он частенько приносил, ай ты забыла?
Мать ничего не сказала.
Утром, когда мы все позавтракали, я увидел Яшку в окно: он шел к нам и нес русака. Войдя в избу, Яшка отряхнул ноги, снял варежки и шапку, потом решительно подошел ко мне:
— На, Вась, возьми русака, это…
Ахмет перебил:
— Меня давай, — протянул он руку, — Васяк не покупает…
Яшка отдернул русака от Ахмета и продолжал совать его мне:
— Да бери же, твой это!
— Как так мой? — удивленно спросил я.
— А вот так. — И Яшка вынул из кармана небольшой обрывок медной проволоки. — Видишь?
— Ну, вижу, — все еще не понимая, в чем дело, ответил я.
— Твоя или не твоя проволока? Повертев обрывок в руках, я сказал:
— Моя.
— Значит и русак твой… Э-э, бестолковый! — улыбнулся Яшка. — На, бери…
Я взял русака и тут же передал его Ахмету. Ахмет шевелил редкими, точно у кота, усами и не мигая одобрительно смотрел на Яшку, раскрасневшегося и довольного тем, что доставил мне радость. Потом вынул из кармана засаленный кисет, долго рылся в звенящей мелочи и, отыскав две серебряные монеты по двадцать копеек, дал одну мне, вторую — Яшке.
Уезжая, Ахмет наказывал нам с Яшкой: «Зайца ловить больше нада. Вам особый плата будет — за каждый штука пятак прибавляем».
Мой отец потеребил свою рыжеватую бородку и, глядя на меня и на Яшку немного грустными, с каринкой глазами, как всегда тихо и ласково, проговорил:
— Вон как вас уважает дядя Ахмет… А вы что стоите разиня рот? Благодарствие нужно сказать.
— Спасибо, дядя Ахмет! — спохватились мы.
— Якши, якши, — сказал Ахмет. — Таскай зайчик побольше, тогда сапсем будет хараша!..
Как только уехал Ахмет, мы тут же купили проволоки и стали делать новые петли.
— А зачем мне дал Ахмет двадцать копеек? — шлифуя опущенную в жаркой печке проволоку, обратился ко мне с вопросом Яшка.
Но я не знал, что ответить ему, и только пожал плечами.
— За твою честность дал, — неожиданно проговорил отец.
Наделав петель, мы опять пошли в лес и поставили их на прежних местах.
Птички-синички
Вскоре мы придумали, всем на удивление, новый способ истребления тараканов и назвали его «птички-синички». Синичек мы стали ловить силками и продавать любому, кто заказывал, по две и по три копейки за синичку. А у кого денег не было, отдавали без всякой платы.
Присмотрелись мы к птичкам-синичкам и увидели, что они — самые непоседливые, самые ненасытные и пронырливые. Это тебе не воробей — забьется под застреху и сидит, будто неживой. А синичек ни пурга, ни мороз не останавливают. Потинькивая, они смело залетают куда угодно, обшаривают все уголки и щели. Так и вертятся всю зиму возле человеческого жилья.
Синичка легко переносит неволю, быстро привыкает к человеку, делается ручной, любит насекомых, в том числе и тараканов. От ее зорких глаз ни один таракан не спрячется — она его из любой щели вытащит.
У нас испокон веков было принято истреблять тараканов только по зимам — вымораживали. Сначала одни хозяева не топят свою избу целую неделю и живут в это время у соседей, потом другие, третьи. Но этот способ слишком канительный и не совсем верный. Избу после надо долго отогревать, в ней становится сыро, угарно. А тараканы не все вымерзают. В глубоких запечных трещинах они только «засыпают», а когда почувствуют тепло, вновь появляются на свет божий.
Придуманный нами способ самый надежный, он не требовал никаких хлопот. Только немножко опасались за стекла: пустишь синичку в избу, а она со всего размаху в окно стукается, того и гляди разобьет. Да еще кошка одолевает: мечется как угорелая за птичкой, норовит сцапать. Но кошку можно быстро отучить от этих нападений: стоит только разочка два-три выпороть ее ремешком, и вся охота бросаться на синичек у нее пропадет. А когда синичка долго живет в избе, привыкает, садится во время обеда на стол, собирает крошки, чувствует себя свободно, независимо, кошка на нее уже не обращает внимания, а если и взглянет, то нехотя, безразлично.
Свой способ мы испытали сначала в нашей избе, впустив сразу трех синичек. Действовать они стали не вдруг, а только на второй день, когда немного огляделись, осмелели да и проголодались, наверно. Мы с Яшкой забрались на полати и стали наблюдать за ними. Работа шла полным ходом. Синички с налету хватали тараканов и, примостившись где-нибудь поудобнее, уничтожали их беспощадно. Но тараканов было такое множество, что нам казалось, они нисколько не убавлялись.
А через недельку тараканы уже не разгуливали где попало, как прежде, — птички-синички «прибрали их к рукам». Оставались они только в глубоких щелях, но синички и оттуда вытаскивали их. Испытание показало отличные результаты. И с тех пор о нашем способе стало известно всему селу. Заказы на синичек нам поступали со всех концов. Нашему примеру последовали многие ребятишки. Но почему-то покупали синичек больше у нас, чем у других.
— Слава тебе, господи! — облегченно вздохнула моя мать, завязывая в тряпочку три медные гривны. — На керосин да на спички пригодятся…
Вечером к нам пришел посумерничать Роман Сахаров. Мы с Яшкой делали два новых силка. Еще не прихлопнув за собой дверь, он шутливо, нараспев протянул:
— Дома, что ли, тараканьи-то разбойники? — И, сняв шапку, поклонился: — С праздничком вас!
— С каким? — удивленно посмотрела мать на Романа.
