Ялмар Тесен - Опасное соседство
Довольно долго он пролежал в траве меж двумя валунами; камни, казалось, источали накопленное за вчерашний день тепло, скрытое под замерзшей внешней оболочкой. Он ужасно замерз, но на рассвете умудрился поймать мышь, а потом, поскольку адреналина в кровь было выброшено слишком много, отхватил еще и пухленькую горлинку; все это Пятница сожрал с урчанием, и только когда тепло стало разливаться по телу, он смог уснуть.
Весь день он отдыхал там и всю следующую ночь тоже провел в этом месте, спускаясь к воде только по проделанным им самим проходам в тростнике, где не ощущалось ни малейшего запаха того кота. Он все делал медленно и осторожно, словно проверяя, все ли органы чувств снова работают как следует. Теперь он снова понял, что его тянет на юг.
Когда не ощущается быстротечность времени, когда времени для тебя вообще не существует, то не возникает и острой необходимости куда-то спешить, и Пятница слонялся неподалеку от водоема, даже, пожалуй, получая удовольствие от того, что дразнит своего врага, однако же держался все время на безопасном расстоянии.
Завершив серьезное дело — закапывание собственных экскрементов мощными ударами правой лапы, с оттяжкой, — он затем тщательно обнюхал это место, проверяя, насколько силен запах, и возвратился на прежнее место меж двух валунов.
За ночь ветер улегся; утро было ярким, солнечным, полным невнятных звуков. Пятница сидел неподвижно, шевелились только его уши, а потом даже и уши, казалось, решили отдохнуть. Глаза его то закрывались, то лениво приоткрывались, и сам он чуть покачивался, словно приподнимаясь на цыпочки. Через некоторое время, как если бы у него вдруг все зачесалось, он принялся энергично умываться и вылизываться, сопровождая это занятие короткими довольными всхрапываниями и взмахами длинного розового язычка.
Уже собираясь свернуться калачиком и уснуть, он вдруг резко открыл глаза, услышав подозрительный шум, и был вознагражден за бдительность: рядом появилась очень толстая мышь-полевка, которая, дергая носом и усами, обнюхивала оставленные котом невидимые следы. Застыв как изваяние, Пятница уставился на мышь с привычным чувством легкого раздражения и удовольствия одновременно, что предвещало успех в охоте; мышь двигалась чуть наискосок через открытое пространство так близко от него, что ее ничего не стоило достать лапой.
Он незаметно приподнял зад, перенеся весь свой вес на задние лапы, и прыгнул. Мышь умерла мгновенно — Пятница перекусил ей шею, однако он снова вонзил зубы в жертву, ибо избыток адреналина у него в крови все еще сказывался.
Потом возбуждение наконец улеглось, и он уронил еще теплое тельце мыши на землю, испытывая настоятельную потребность немедленно снова вылизаться. Умывшись, он вдруг взвился в воздух, перекувырнулся и высоко подбросил свою безжизненную жертву, поймал ее, снова перекувырнулся и швырнул убитую мышь подальше в траву.
Столь же внезапно он закончил игру, уселся, еще раз вылизал правое плечо и лапу — три длинных мазка языком, — потом отыскал в траве свою добычу, принес ее в логово меж валунами и наконец съел. Затем свернулся клубком, уткнувшись носом в пушистую шерсть, накрыл нос лапой и крепко уснул.
Глава девятая
ЧЕРЕЗ ВЕЛИКУЮ ПУСТЫНЮ
Джеймс стоял у себя в кабинете у окна и ждал Мэри.
Самое яркое впечатление от его поездки в Карру — Анна в тот момент, когда она смотрела с того утеса на противоположный край долины. Именно тогда он почувствовал, что Анна вернулась. Правда, еще не совсем, но губы немного порозовели, на щеках появился слабый румянец, сердце забилось чаще… Джеймс чувствовал, что мучительный душевный недуг, так долго терзавший ее, начинает сдавать позиции. Ее улыбка тогда была не просто данью вежливости. Другим людям такая улыбка не стоила бы ничего, ей же — очень дорого, но так улыбаются люди, которых наконец оставили бесконечные тревоги, пусть хотя бы ненадолго.
Теперь ее перевели в другое отделение санатория, где больше внимания уделялось физическим упражнениям, причем рядом с пациентом всегда находилась медсестра. Анна занималась физкультурой с таким удовольствием и рвением, что Медсестре часто приходилось вмешиваться и не позволять ей изнурять себя. Девушка, видимо, считала, что только так сможет наконец одолеть свой недуг. Физкультура помогала ей, облегчая душевные страдания, и она накинулась на нее, точно больное животное, которое ищет природный болеутолитель.
— Она хочет, чтобы я продала ее кобылу, — сообщила Мэри Джеймсу за чаем каким-тот деревянным голосом.
— Но вы ведь не сделаете этого, верно? — спросил он ее.
Мэри только плечами пожала.
— Я бы ни за что не стал. Отошлите эту кобылу временно к кому-нибудь из ваших друзей. У вас есть такой человек?
Мэри задумалась:
— Да, пожалуй.
— Она даже ни о чем не спросит, уверяю вас; даже и врать не придется. Это весьма типичный и, в общем, хороший признак: она активно борется с болезнью и пытается как-то расчистить свой мир от бесконечных тревог и волнений, которые, как она считает, лишь усугубляют ее состояние.
Мэри понимающе кивнула.
Джеймс взял в руки чайник:
— Вам налить еще чаю? — Он наполнил обе чашки и продолжал: — Первый совет в таких случаях — не принимать никаких поспешных и необратимых решений. Однако внушить эту мысль пациенту очень сложно. И прежде всего больной человек ни в коем случае не должен считать, что жизнь его более не стоит ни гроша. А поводы для таких мыслей действительно лучше устранить. В конце концов, окончательное выздоровление как раз и заключается в том, что к чему-то человек относится более пристрастно, особенно когда поймет, как прекрасна и увлекательна жизнь, как бессмысленно портить ее сожалениями о прошлом или страхами перед будущим.
Это так просто и — одновременно — так сложно!
— Вы говорите, точно столетний, утомленный жизнью философ, — сказала Мэри и улыбнулась.
Он тоже улыбнулся и коснулся ее руки:
— Вы-то ведь постараетесь, чтобы у вас все было в порядке?
— Постараюсь. — Она встала, собираясь уходить. — А все-таки интересно, почему начинаешь особенно ценить жизнь, лишь когда смерть коснется тебя своим крылом? — Голос ее звучал горько. — Впрочем, людям свойственно быстро обо всем забывать.
— Нельзя забыть страшные путы клинической депрессии, — твердо сказал Джеймс. — Разумеется, люди помнят о своем состоянии не очень отчетливо — мозг человеческий просто не в силах сохранить память о столь неестественном постоянном страхе, — однако, когда впоследствии больной обнаруживает, что продал или отдал то, что было ему дорого, что до болезни составляло для него смысл жизни, у него непременно возникают тяжкие сожаления. И всегда находятся бессовестные люди, готовые воспользоваться чужим несчастьем. У меня был один пациент, которому до болезни не хватало разве что птичьего молока; он продал чрезвычайно перспективный бизнес, созданием которого занимался много лет. А потом имел весьма серьезные проблемы, которые, разумеется, легко бы уладил, если бы был здоров. То ли он деньги растратил, подписав фальшивую накладную, то ли еще что-то в этом роде, но, так или иначе, любимое дело он продал, а потом чуть с ума не сошел, пытаясь его вернуть.
