Иван Басаргин - В горах Тигровых
Нет, Василий не побежал к убитому отцу, он вскочил на коня, погнал его в Аввакумовскую долину, через перевал. Прошмыгнул мимо казаков, втягивая голову в плечи. Кто-то сдернул ружье, чтобы пустить пулю в спину отцепредателя, но ружье выбили.
— Не марай руки об дерьмо, — гадливо скривился старый служака.
— Что делать? Не можем же мы бросить своих? Головы снесут, а к мужикам не подступись. За Андрея голову выкрутят из плеч, — тревожились казаки.
Харченко остановил взмыленного коня. Тревожно спросил:
— Ну, как там? — кивнул вперед.
— Убит поручик, Андрей, это точно; кажется, Софку тоже срезали. Потом навалились мужики, мы не стали затевать с ними бой.
— Правильно сделали. Поворачивайте коней, поехали. Может, раненые есть, тела с собой забрать. Негоже своих бросать на поле брани.
— Кто свои, кто чужие, поди разберись. Эх, служба наша распроклятущая, не знаешь, какому богу и молиться, — ругались казаки.
— Перебьют нас мужики.
— Не тронут. Мужики — люди понимающие, не вы их враги, а те, кто вас на них гонит. Поехали.
Мужики, во главе с Иваном Воровым, настороженно встретили казаков. Хмуро, исподлобья смотрели на них. Даже приезд Харченко не смягчил их. Иван Воров только и сказал:
— Забирайте своих и дуйте отселева!
— Сволочи! — потянул руку Аниска к горлу казака.
— Не сволочись, Анисим, они не вольны в делах своих, — остановил Харченко — Забирайте, ребята, убитых, уезжайте. Раненых нет?
— А вы? — удивленно повернулись казаки.
— А я с ними. Я Уже пристав отставной. Запишусь в мужицкое сословие и буду мирным пахарем, охотником. Прощайте!
— Здесь нет мира. Царствие ему небесное, добили таки великомученика Андрея, — широко, двуперстием перекрестился Степан Бережнов — Пошли, Исак, не будем встревать в чужое дело. Своих под завязку.
Эти двое ушли в сторону моря, чтобы посмотреть на его кипень неуемную, глубже узнать землю.
Алексей Тинфур тоже взял в руки ружье, котомку, сказал:
— Прощай, Андрий! — Стянул с головы шапку — Прощай, Софка! Я за вас отомщу людям в погонах! Прощайте, русские люди! — поклонился и живым Тинфур, пошел в сопку…
Роман Жданов — он же учитель, он же наставник в Пермской. Пермяки отказались от попа. Стали не то раскольниками, не то иноверцами, но беспоповцами. Он читал псалтырь над невинноубиенными.
— Не суди мя, боже, и рассуди прю мою: от языка неподобна, от человека неправедна и льстива избави мя…
В Ольге поп, в новой церкви, тоже читал псалтырь над невинноубиенными — жандармским офицером и тремя казаками. Те же слова, та же мольба к богу. Ведь псалтырь читают над добрыми и злыми. Разве что такие, как Ларион Мякинин, остаются без отпевания. Таких отринул народ, с такими сам господь бог пусть разбирается.
Ольгинский поп предал анафеме пермских мятежников, которые якобы восстали против церковной власти. А восстания-то и не было. Просто пермяки отказались строить в своей деревне церковь, мол, без надобности она. Наш Роман Ефимович и без попа, и церкви ладно хороводит своей паствой. Честен, от приношений отказывается. Ладно и в меру сил своих учит детей. А другого нам и желать нечего.
Выгнали пермяки и купца, который хотел построить здесь кабак. Ведь Пермское — самое большое село в долине Аввакумовки. Будь здесь церковь, кабак, зело борзо можно было бы службу править и о кабаке не забывать. А пост Ольга малолюден. Прихожане неохотно угощали батюшку за свои кровные, сами не прочь выпить на дурняка. Ждали, что будет город заложен, но его так и не заложили. На этом слухе-то и прогорел Сергей Пятышин, он скупил здесь, в Ольге, много земель, а когда не стали строить город, то те земли и за пятую часть цены едва продал. А будь город, то быть бы Пятышину миллионщиком. Теперь он снова бедняк, снова его звонкий молоточек кует деньги.
Андрея и Софку пришли хоронить люди из всех деревень. Даже бродяги из Шамыня, те, кто честно работал на этой земле. Кого-то из них выручил Андрей, кого-то спасал. в оспу, с кем-то поделился последним куском хлеба. Люди добро его не забыли, потому что он творил то добро от чиста сердца, не помышляя о том, что творящему добро люди в ноги поклонятся.
Здесь же была Варя. Ее своей властью, пока не было пристава, отпустили из карцера казаки. Она, суровая, с поджатыми губами, стояла над убитыми. А перед этим всенародно прокляла сына, отреклась от него. Первой бросила горсть земли на кедровые гробы и поспешно ушла домой.
Иванка тоже бросил горсть земли и прижался к ногам бабушки.
Только не было Васьки. Он ушел в тайгу, отринутый и проклятый людьми и матерью.
— Помолимся, люди православные, — оказал Роман.
Люди повернулись на восход солнца, которое чисто и светло сияло над тайгой, и долго молились, прося бога о милосердии, призывая его к добру, ибо бог, как поняли многие, не так уж внемлет горю людскому…
Ночью на кладбище надрывно кричала квонгульчи. До сих пор не слышали люди в том месте ее крика. С чего бы это? Уж не душа ли Софкина ищет душу Андрея? Может быть, потерялись их души по пути в небо? Кто-то спутал их неторные тропинки. Вернулась назад, чтобы криком своим вернуть душу Андрея, а уж потом улететь вместе. Ho, видно, не докричалась Софка-квонгульчи, кричала она до осени, потом на другое, третье, даже, пятое лето слышали ее голос люди. Стонала и оплакивала мужицкую любовь, чуть суровую, не всегда нежную. Тайну любви оплакивала. Не понимали люди крика квонгульчи, ведь для людей голоса птиц и зверей — тайна. Но краем души доходили, о чем говорит квонгульчи, кого оплакивает…
28
Приехал новый пристав. С ним была уже сотня казаков. Прибыл и следователь, чтобы разобраться в делах Андрея и Вари, выяснить причину бунта.
Харченко, теперь уже мужик, спокойно изложил суть бунта. Почему мужики пошли в защиту Андрея.
— А кто убил поручика?
— Все стреляли. И советовал бы я вам закрыть глаза на бунт и не тревожить мужиков, им и без того хватает работы. Ежли мы их обозлим, случись беда, то и защищать будет некому эту землю.
— Казаки говорят, что поручика убил Аниска.
— С перепугу они многое могут сказать. Аниска — наш до последней волосинки.
— А кто убил намедни служивого?
— Его мог убить хунхуз, а может быть, кто-то из наших. За Андрея есть кому постоять и отомстить.
— Ночью наши видели Аниску и Алексея. Дружков твоих. Это они убили?
— Все может быть. Тинфур ушел в тайгу, с ним, с семьей, ушел и Аниска. Друзья, что поделаешь.
— А кто поднял народ спасать Силова?
— Иван Воров, об этом знает каждая собака. Да и не бунтовать он повел мужиков, а спасти от неправедной смерти. Ведь казакам было приказано стрелять в Андрея. Вот что, господа, я не пришелся ко двору, потому что заигрывал с мужиками, как вы говорите. Хочу вам дать совет — жить так же с мужиками, как жил я с горсткой казаков. Ежли вы потеряете мужиков, то, поверьте, трудно вам будет. А порой и лихотно. Они наша опора, наша сила…
