Геннадий Падаманс - Первостепь
Будто камень с плеч свалился. Только теперь Режущий Бивень видит руки шамана и узнаёт зажатый в руке кожанец. Это же его собственная обувка. Где взял его Еохор, зачем? Его сшила Чёрная Ива, он находился в их чуме… Но Еохор опять повторяет вопрос. Хочет знать, откуда пришёл Режущий Бивень. Конечно, он помнит:
– Один переход вниз по реке. Дупло старого ильма. Мне плохо.
Режущий Бивень и в самом деле осознаёт, как ему плохо. Тревожно и паршиво. Какой-то озноб повис в воздухе, каменный звон. Или железный. Когда бьёшь кремнем по другому камню, железняку, чтобы высечь искру и родить огонь, так звенят эти камни. Но вместо искр они стреляют болью, пронзающей насквозь. Дымная тьма колышется, Режущий Бивень теряет её, как ни стремится удержать. Но он успевает услышать последнее, утешительное слово «хорошо» – и к этому слову намертво прицеплено напутствие. Оно вереницей плывёт перед ним, он его то ли слышит, то ли видит, то ли ощущает. Он его понимает:
«Возвращайся скорее туда. Мы придём за тобой!»
И он возвращается в сырое дупло. Там ему тесно и противно. Но раз за ним придут, он должен ждать. Он должен дождаться…
Пятнистый Демон встаёт на задние лапы, передними опирается о дерево, пытается заглянуть в отверстие. Высоко. Не добраться. Этот раненый двуногий не в её честь. И она, поскребав когтями кору, уходит в степь. Послушная троица, обнюхав на прощание ещё раз корни ильма, трусит за ней. Недалеко отсюда ночуют два мамонта. Мохнатый гигант и усталый детёныш. Гиенам пора их проведать. Двуногие никогда не входили в их рацион. Зачем менять привычки…
****
Стояли хорошие благодатные дни. Давно ушла удушающая жара, накрапывал приятный дождик, всюду поспела изобильная еда – жизнь улыбалась двум мамонтам. Так казалось Двойному Лбу, когда он поглядывал на резвящегося малыша. Детёныш носился вокруг него, падал в траву, вскакивал, гонялся за какими-то жуками, вспугивал жирных хомяков. И даже гноящаяся рана на месте откушенного хвоста как будто его не удручала. А старшего мамонта не удручала таившаяся за тёмными бороздами туч на полнощном небосклоне зима. Как полусонный, смотрел он на танец дождинок. Словно хотел постичь жизнь каждой отдельной капельки. Как она весело падает с неба в мягкую траву и, тускло блеснув на прощание, исчезает. И следом мчится новая капелька и также исчезает. И ещё, одна за другой, до бесконечности.
Пришёл вечер, а за ним ночь. Дождик утих, выглянул молодой месяц, рассыпались азартные звёзды. В такие ночи судьба как будто останавливается в полнейшем равновесии. Ничто не беспокоит мамонта. Ни жара, ни холод, ни жажда, ни страх, ни одиночество. В такие ночи непременно должны сниться хорошие сны. Двойной Лоб дежурил уже несколько ночей подряд, не смыкая глаз, охранял покой детёныша. Его выносливость, казалось, не знала предела, но в такую спокойную пору даже выносливости нечем заняться, кроме как отдыхать. И под утро большой мамонт задремал.
Конечно, он спал стоя, потому что между его передних ног удобно улёгся малыш, и Двойной Лоб, не просыпаясь, временами наклонял голову и во сне обнюхивал малыша и нежно гладил его своим хоботом.
Гиены уже несколько дней не безобразничали, и степь стала к ним снисходительна. Ночной ветерок утомился подхватывать их коварный запах и разносить по округе, шаловливый месяц играл в прятки с тучками и вообще не обращал внимания на поверхность земли. Табунок лошадей, в котором не было жеребят, не поднял тревоги, а презрительно игнорировал хищниц. Одинокий бык не замычал, только принюхался, и опять уткнул морду в траву. Шустрый дикобраз даже не фыркнул, тихонько скрылся в глубокую нору. Носорог прошёл мимо своей дорогой, не снизошёл топнуть копытом. И огромный мамонт преспокойно дремал. Никто не удосужился его предупредить. (Глазастая сова, однако, возвращаясь с охоты в лес, вскрикнула своим замогильным голосом – но кто хочет слышать сову?)
Ему снилась змея. Большая змея ручьём скользила к нему, а он, как околдованный, глядел на неё и не мог отвести взгляда. Уж очень красивый узор покрывал её кожу, переливался всеми цветами, коричневым, жёлтым и, особенно, алым, сверкал как луна.
А вдали сверкал камень. Огромная скала искрилась не хуже змеи и затмила её своим блеском. Затмила всё.
И вдруг закричал детёныш, завизжал от боли. И вместе с ним завизжали гиены, перебивая крики детёныша своим мерзким хохотом.
Двойной Лоб растерялся. Спросонья он не мог сориентироваться в этом урагане звуков, в этой какофонии и свистопляске. Три гиены неистово выли прямо перед его мордой, и покуда он сообразил, что они специально отвлекают внимание, пока вспомнил в этом ужасе о спавшем под ним малыше, тот уже истекал кровью. Малыш больше не визжал, нечем было визжать. Пятнистый Демон оттяпала его хоботок и, виляя сплющенным задом, с добычей в зубах убегала прочь. Остальные гиены дразнили огромного мамонта, хохотали навзрыд и катались в траве от восторга.
Звёзды померкли на небе. Травы вздыхали в испуге, ветер стыдливо спрятался. Двойной Лоб никак не мог допустить, что это произошло, отказывался смириться. Его голова ему больше не принадлежала. И он не принадлежал своей голове. Каждый из них был сам по себе. Он оставался с детёнышем, а с кем была голова, его не интересовало. Три гиены выплясывали перед ним пляску смерти, а он очень твёрдо решил, что совсем им не верит. Напрасно взбесились пятнистые, сейчас он с малышом двинется в путь, они направятся к реке за мягкими ивовыми веточками, за зелёной прибрежной травой, почему только малыш не поднимается, когда им пора?..
И он подталкивал хоботом малыша. Но тот не мог ответить ему своим хоботком. Поднялся на дрожащие ножки и сделал несколько шажков, прежде чем они подкосились. Детёныш свалился в траву, и большой мамонт заботливо стал над ним. Потому что малыш не выспался и обратно хотел спать. И теперь уже Двойной Лоб ни за что не сомкнёт своих глаз, теперь будет без устали охранять сон детёныша. А когда тот выспится, они пойдут к реке за ивовыми прутиками. А эти вздорные гиены, они ведь не мешают и пускай себе воют хоть до упаду, никогда они не посмеют приблизиться и потревожить сон малыша.
Далеко в степи вставало солнце. Красное-красное. Малыш несколько раз дёрнулся, когда солнечные разведчики осматривали его свежую рану. Красное тянуло к красному, к лужице под детёнышем; большой мамонт заслонил малыша от назойливого любопытства утреннего светила, и в тени тот снова уснул. Кровь у него перестала течь, остановилась. Может быть, у него вскорости вырастет новый хобот, ещё лучший, прекрасный. Как вырастают новые зубы взамен истёршихся. Да, так вполне может быть, раз кровь остановилась, Двойной Лоб очень на это рассчитывал, ведь мамонтов не бывает без хобота, поэтому вырастет у детёныша новый, никуда он не денется. Вырастет. Но, наверное, не сразу.
