Борис Дедюхин - Тяжелый круг
— Коровы хорошо кровь чуют, — буркнул недовольно дядя Гриша.
— Это да, но на бойне нынче животных током бьют. Коровы, свиньи, овцы стоят себе, ждут бездумно своей участи, а лошади косятся на боксы, куда заводят на убой, стригут ушами, а из глаз — слезы…
— Ладно, хватит! — решительно перебил дядя Гриша и резко встал на колени. — Сознаюсь, как на духу: я, Ваня, через обиду из конюшни ушел. Ты вот Балета помнишь. А того не знаешь, что после него у меня два орловских жеребца в две ноль четыре ходили. И того ты не знаешь, что я в колхозной конюшне в один год вырастил восемнадцать жеребят от двадцати чистопородных кобыл, продали мы на сторону десять племенных лошадей, из которых восемь классом элита! Улавливаешь? Ну, и на этом все: новый председатель начал заниматься молоком, яйцами, маслом, шерстью, а про лошадей говорил: «Это архаическое явление, место лошади в зоопарке, а не в колхозе». Шибко умный председатель. Присвоили ему вскорости заслуженного животновода, он и вовсе помыкать мной стал: на конюшню присылал работать провинившихся трактористов, пьянчуг стало быть, улавливаешь сарказм жизни?.. Нет, ты улавливаешь сарказм жизни-то? Ведь здесь мой дед разводил лошадей для гвардии, для ремонта кирасирских, драгунских, гусарских, уланских и конноегерских полков русской кавалерии, отец мой отправлял отсюда своих питомцев в кавалерийские части Советской Армии под офицерское седло, я подготовил несколько считай что безминутных рысаков, а этот явился — яйца да шерсть ему подавай… Я не против яиц и шерсти, но ведь здешние места испокон века лошадиные! И дошло дело до того, что осталось в конюшне всего-навсего четырнадцать голов. А уздечек — всего три. Качалка одна, да и у той в одном колесе спиц не хватает. Хомутов на весь колхоз шесть, и ни одного исправного. Ты скажешь: мол, сам бы хомут сшил! Да, сшил бы, но где материал? Фанеры для клещей нет, подхомутного войлока днем с огнем не найдешь, хлопчатобумажной ленты — тоже. Ну, и стали лошади эти как бы и вовсе ненужными. Мальчишки деревенские пронюхали такое дело и давай сами уздечки плести, чтобы по ночам угонять лошадей, — надоело, видно, на мотоциклах да мопедах трястись. Ладно, если б просто поскакали да и в конюшню вернули. Нет, удумали лошадей на день в лесу оставлять, стали их проволокой к деревьям привязывать. А Бирюлин, самый хулиганистый…
— Не Александр ли Петрович?
— Он самый, Петром зовут нашего председателя. Так вот, сынок его до того замучил Госпожу Бовари (ну, это такая кличка чудная была у кобылы), что она ночью упала, а проволокой ей горло перерезало… Я выследил, доказал и — к прокурору. Председателю нашему, животноводу заслуженному, штраф пришлось уплатить…
— Много ли?
— Не очень, но все же чувствительно: шестьсот целковых. А главное — шум на весь район. Комиссия за комиссией, а решение приняли вот какое: оставить в колхозе несколько рабочих лошадей, а породных рысаков передать на конезавод.
— Вот, значит, почему «Александр Петрович» не хочет тебя «век видеть»!
— Это ладно, это я бы пережил. Хуже другое: повернул я было оглобли в конезавод, да вижу, что и там положение не лучше. К ипподрому отношение черт-те какое. Раньше, бывало, до войны, придешь первым в традиционном призе, тебе сразу от колхоза — оп, сто рублей премия. А нынче, видел я один раз, подходит после заезда к наезднику начкон и говорит так нахально: «Выиграл? С тебя сто граммов!» Тьфу!..
— Это ты хорошо говоришь, чистую правду. У нас на конезаводах точно такие же дела. Один директор, Березов такой, за четыре года ни разу на ипподроме не был, а у него в конюшнях скакуны в чистоте разводятся.
И вот тут-то дядя Гриша и удивил:
— А-а-а, поэтому-то ваши лучшие тренеры Фомин да Назаров и ушли с работы, тошно им. Ну, про тебя и про Амирова я не говорю — вы все тоже хорошие мастера, но у тех же опыт какой!
Онькин стушевался:
— Да ведь как сказать… Фома по болезни ушел, нога у него… Назарову годов много…
— Брось ты! — продолжал дядя Гриша дивить речами такими неслыханными, что уж и забавная писклявость его голоса не замечалась: — Ты знаешь, что несравненный и незабвенный Рибо, скакун, выведен Тезио, которому было за восемьдесят? Я понимаю, нынче без образования шагу не ступишь, но, однако, хоть целый институт будь в голове, без практики он — ноль без палочки.
Онькину ничего не оставалось, как только соглашаться, он и сделал это очень охотно и так заключил:
— Да, да, уходят из конезаводства лучшие люди, и ты правильно поступил, лучше уж дуги гнуть… — Не чуял Иван Иванович, что дядя Гриша не все еще сказал.
— Правильно, говоришь? — на мушку взял Онькина дядя Гриша. — Ровно не знаешь, что начкон на «Восходе» Шимширт, который Анилина вывел, несколько лет сидел на пенсии, а потом снова вышел на службу, улавливаешь?
— Улавливаю.
— Ну, и что уловил?
— Что Шимширт решил доказать: мол, Анилин сможет дать достойное потомство, тут дело чести, так сказать, а то ведь вроде бы как потускнела слава Валерия Пантелеевича.
— Нет, Ваня, врешь ты.
— Как это?
— Врешь.
— Да окстись, дядя Гриша, когда это я тебе врал?
— Вот только что.
— В чем же?
— В том, что не одно тут дело чести. Я вот год не был на конюшне, а как зашел, вдохнул навозного воздуха, и у меня слезы из глаз. Веришь — не веришь, трезвый был, а слезами заплакал. И ты заплачешь когда-нибудь. И Фомин с Назаровым заплачут и вернутся. Так что врешь ты, будто лучшие люди уходят — приходят они туда, должны приходить. И на «Восходе» будет и Анилин второй, и Насибов второй и третий…
Разговор вели они двое — Саня удил втихомолку, помалкивал, хотя вмешаться в разговор ему хотелось. Во-первых, ему хотелось напомнить им обоим недавно опубликованное и долгожданное конниками официальное сообщение в газетах: в директивах на новую пятилетку, принятых съездом партии, впервые записана строка о необходимости совершенствовать и улучшать в стране конезаводческое дело. До сего времени все послевоенные годы оно отдавалось на усмотрение местных органов и в сводках статистических управлений были данные о коровах, о свиньях, курах, баранах, только о лошадях — ни слова, ни циферки. А во-вторых, Сане хотелось возразить двум заслуженным людям — Ивану Ивановичу и дяде Грише по тому поводу, что не стоит все же уповать на один только опыт, ибо то, что было хорошо и бесспорно вчера, может оказаться совершенно негодным сегодня, и на его, Санин взгляд, будущее чистокровного конезаводства находится все же в руках молодых тренеров — Николая Насибова да Анатолия Белозерова, первого и пока единственного тренера с высшим ветеринарным образованием. Это вовсе не значит, что Саня отрицает роль Назарова да Фомина — упаси его бог делать это, он просто хотел бы поправить Онькина и дядю Гришу, которые забыли почему-то наравне со старшим поколением тренеров назвать имена и молодых, интересно работающих, многообещающих специалистов.
