Юрий Самсонов - Путешествие за семь порогов
В темноте через всю комнату что-то пролетело. Попадание, наверное, было точным. Люська хныкнула:
— Ботинком, да?
Долго ещё шумели и возились, пока в соседней комнате не послышались шаги. Ребята мигом приутихли, а вскоре один за другим уснули.
Утром Гринька проснулся оттого, что почувствовал: кто-то смотрит на него.
— Ты не спишь?
Это была Люська, уже одетая. Глаза её блестели нетерпением. Серёги не было — после него остались только помятые газеты на полу.
— Я всё хотела спросить тебя, да при Серёжке не могла: ты письмо моё получил?
— Ага.
— Ну, а это самое… Карту привёз?
Гринька приподнялся на локтях, поглядел направо и налево, словно кто-то их мог подслушать, и шёпотом спросил:
— А ты откуда обо всём знаешь?
— Откуда и все: от дяди Андрея, отца твоего!
Оказывается, собираясь в отъезд, Гринькин отец побывал в гостях у своего двоюродного брата, Егора Матвеевича. Да был он не один, а со своими людьми. Зашёл разговор о самом трудном участке линии — вблизи деревни Загуляй. Припомнили слухи о старой кулацкой дороге, а тут кто-то подначил: «Да ведь вы, Коробкины, побольше нашего, поди, об этом знаете». Егор отмолчался, а Андрей Петрович неожиданно хлопнул себя по лбу и сказал: «А ведь правда!» И рассказал, как мальчишкой обнаружил однажды бабкин тайник, где лежала кипа старых фотографий и листок бумаги — план какой-то местности. Что было обозначено на плане, запомнилось ему смутно, но такое название — Загуляй — накрепко засело в голове. Бабка спрятала своё добро в другое место, но вряд ли уничтожила, надо будет ей написать, пусть пришлёт. Тогда он и решил проситься на этот участок.
Егор Матвеевич потом ругал отца: «Сильно ты открытый человек, Андрюха, как не нашей породы. Увидишь, намажут ещё нам на хлеб эти старые сказки…» Отец только посмеялся тогда. «Может, — говорит, — будет польза и от старых сказок». — «Смотри, как бы не нажить беды», — сказал Егор Матвеевич и, кажется, был прав.
Гринька сильно огорчился оттого, что столько народу слышало о тайне. Теперь попробуй найди того человека, что бабке угрожал. Гриньке стало страшно: вспомнился голос неизвестного, его слова. Видно, всё-таки боялся, что его узнают: не зря провода-то перерезал, чтобы разговор проходил в темноте. Сделал это, чтобы его никто не опознал потом.
Карту Гринька Люське не показал и вообще виду не подал, что о чём-то знает, но с той поры привязалась к нему тревога, привязалась и уже не отпускала…
2
День начинался с пронзительного автомобильного гудка. Дом отвечал на него жестяным грохотом. Из квартир по скрипучим ступеням жильцы волокли вниз вёдра, кастрюли, баки, помятые фляги из-под молока. А гудок всё вопил, подгоняя отстающих…
Прежде Гринька слушал всю эту суматоху, лёжа в постели. Теперь он уже мог подобраться к окну и поглядеть, как люди выскакивают из домов без шапок, строятся в очередь к автоцистерне, как из её крана в подставленную посуду хлещет тугая струя воды. Чтобы кран не перемерзал, его обматывали тряпьём, обливали соляркой и зажигали. Освещенная пламенем очередь кончалась, машина уносила свой огненный хвост к другому дому, а Гринька тащился в кровать.
Квартира пустела. Ребята уходили в школу, тётя Аня на работу — она была медсестрой в больнице, а Гринька надолго оставался вдвоём с Каратом. Запомнилось ему, как он впервые смог наконец обойти все комнаты. Столько было необыкновенного в этой новой квартире с неработающей ванной! А привычного — почти ничего. Вместо стульев стояли деревянные скамьи разной длины: на одной садись вдесятером, на другой — только в одиночку. Пола не было видно — повсюду лежали разноцветные половички, кое-где в два слоя. Тётя Аня сама ткала их на старинной деревянной машине, вращая огромное колесо, отполированное до блеска прикосновениями рук.
На кухне возле электрической плиты стоял сияющий медный самовар. На пузе его были выдавлены царские портреты. Самовар был дряхлый старичок, но вполне исправно кипятил чай. К нему приставлялась труба с длинным коленом, выходившим в форточку. Чай не из самовара за чай не считался. Не было никаких кастрюль, только чугуны и глиняные горшки. На полках стояли туески и кринки, под скамейкой — деревянные вёдра и одно берестяное, был даже берестяной таз! А железных вещей в доме почти не водилось, если не считать топоры, ружья да охотничьи ножи. Гринька рассматривал их и трогал, не решаясь снять со стены.
Особенно понравился ему якутский нож — тонкий, почти как шило, очень острый, причудливо изогнутый, с берестяной рукояткой. Видать, немало поохотился дядя Егор: медвежьи, козьи, оленьи шкуры висели на стенах, лежали на полу поверх половичков, лосиные рога в коридоре служили вешалкой.
Было ясно: в новую квартиру перенесли всё, как было в избе в Крестовке, и ничего здесь не собираются менять.
Время пошло быстрее после того, как дядя Егор сказал ему однажды:
— Завтра сядешь за уроки. Нечего год терять. Выздоровеешь — в школу пойдёшь.
— В Ангодинске?
— Посмотрим.
К занятиям он приступил неохотно, потом увлёкся. Помогал ему Серёга: они учились в одном классе. Да ещё нашлось общее увлечение — география. Они раскладывали на полу в большой комнате карты и принимались странствовать от Мадагаскара к Лабрадору, от острова Пасхи в Австралию.
Как-то Серёга сказал:
— Эх, не так бы, а по-настоящему, хоть на лодке по Туроке сплавать до океана.
— Неплохо бы, — согласился Гринька.
Серёга разыскал карту области.
— Глянь, — сказал он. — Пройти пороги, а дальше — открытая вода до самого Ледовитого.
Но Гринька смотрел только на кружочек и на вычерченную от руки пунктирную линию, которая соединяла его со Светлогорском. Он снова пережил своё путешествие: пороги Олима, Волок, Бадарма. Вот Чёрный Бык, а вот пошли незнакомые места, опять пороги — Похмельный, Бражный. Только эти названия и остались от тех времён, когда по Туроке кочевали золотоискатели. Вот страшный порог Шаман. А вот и Загуляй — маленький кружочек на карте у синей жилы реки. Линия была почти прямая, только около кружочка она делала заметный изгиб.
— Это ЛЭП? — спросил Гринька.
Серёга кивнул.
— А кто это начертил? — Гринька ткнул пальцем в линию электропередачи.
— Я, — ответил Серёга. — С газеты срисовал. А что?
— Значит, здесь его участок, — сказал Гринька, думая об отце, и всё глядел на закорючинку около Загуляя. — А дорога туда есть?
— Просека, — сказал Серёга. — Зимой ездить можно да летом, когда подсохнет…
— А по реке?
