Охотник на бобров - Майн Рид Томас
Все сильнее и сильнее становилась буря. Огонь то разгорался, то исчезал в облаках черного дыма. Раф ничего подобного никогда не видел. Он часто слышал о степных пожарах, но то, что он видел теперь, не было похоже ни на какие рассказы. В эти несколько дней он пережил ужасно много; сперва ему грозила смерть от томагавка, а теперь казалось, что он умрет еще более мучительной смертью. Глаза у него горели, кровь ударяла в темя и, казалось, хотела разорвать череп. Дыхание становилось все короче и короче, пульс едва бился; страшная жажда мучила его, горло ссыхалось, все внутри горело и сжималось от боли.
Но вот море огня отхлынуло от кургана. Дикари поднялись и смогли свободнее вздохнуть. Вдали, быстро двигаясь в сторону Арканзаса, уносилось это море огня так же быстро, как перед тем неслось к кургану «Черного Орла». Буря не унималась, но ветер переменился и дул в другую сторону. На них повеяло свежестью. Это было еще заметнее от того, что они были все в поту от ужаса. Около Арканзаса огонь разгорелся еще сильнее и все выше поднимался к небу. Там стоял красивый лес. Наконец, и тут огонь дальше идти не мог: широкая река, так же как высокий холм, остановила его. Но вдали небо горело еще красным заревом. Пламя повернуло в другую сторону, сжигая сухую степь, пока она, наконец, не превратилась в черную пустыню.
V
После такого страшного волнения и ужаса вся толпа заснула тяжелым тревожным сном, завернувшись в шкуры бизонов. С восходом солнца все уже были на ногах и двинулись дальше.
Но что за странную картину представляла теперь вся прерия! Еще вчера она волновалась желтою травой; теперь же все было черной, мертвой пустыней, покрытой густым слоем пепла. На дороге постоянно попадались обгорелые бизоны, волки, медведи и отвратительные змеи, которые не успели уйти от страшного огня. В воздухе пахло гарью. Люди и лошади чувствовали страшное утомление и медленно продвигались вперед. Однако, несмотря на это, дикари становились все веселее. К полудню вдали показались возвышенности, покрытые зеленым лиственным лесом. Они были гораздо выше холмов, попадающихся в степи. По соображениям Рафа, они подъезжали к реке Миссури. Они пересекли угол, образуемый впадением Арканзаса в Миссури, и приближались к границам степей. С этой стороны, вдоль Миссури, тянулись живописные холмы, покрытые роскошной зеленью.
Индейцы без компаса ехали к своей деревне, которая была разбросана в небольшой долине между холмами и окружена со всех сторон лесом. К вечеру индейцы были уже у возвышенностей. Они остановились возле источника. Теа-ут-вэ собрал всех вождей на совещание. Он заметил, как были недовольны дикари наказанием заклинателя, и как неохотно исполняли его приказания, относившиеся к Рафу. Вождь спросил, не довольно ли наказан заклинатель. Все подтвердили, что совершенно достаточно. Тотчас же развязали и сняли веревки с Хау-ку-то — их снимали с него только во время заклинания на кургане «Черного Орла». Это произвело чрезвычайно хорошее впечатление на толпу. Индейцы веселее и бодрее прежнего поднялись на холмы, среди которых стояла их деревня. Стемнело, вдали показались мерцающие огни, вырывающиеся из открытых вигвамов. Индейцы радостно вскрикнули. Из деревни отвечали дружным криком. В темноте показались колыхающиеся факелы. С песнями, плясками и радостными криками навстречу шла толпа индейцев. Тут были мужья, жены, дети. Все они с радостью встречали своих родных. Они знали о степном пожаре и с ужасом думали, что все воины погибли.
Радость была дикая, необузданная. Но среди радостных криков слышалась непримиримая вражда. Многие из женщин, особенно старых, со зверским выражением лица смотрели на белого. Если бы Теа-ут-вэ не взял под свое покровительство Рафа, то его бы тут же разорвали на части. Но вождь решил взять его к себе в вигвам и сказал ему это по-английски. Раф был тронут великодушием вождя; он уже несколько раз был обязан ему своей жизнью и поклялся ему оставаться с племенем. Они вошли в вигвам.
В толпе, которая встречала индейцев, была одна удивительно красивая молодая девушка. Даже Раф обратил на нее внимание. Она подбежала к Теа-ут-вэ, сказала ему несколько слов и тотчас же скрылась в толпе.
Теперь, когда Раф и Теа-ут-вэ вошли в вигвам, та же самая девушка бросилась навстречу вождю; он крепко прижал ее к своей груди.
— Посмотри, Эймоа, — сказал он, — этот белый — мой пленник. Он страдает от ран — перевяжи ему их.
Хорошенькая дикарка взглянула своими большими красивыми глазами на Рафа. Она знаками показала, чтобы он сел на землю и осмотрела раны на руках и на ногах. Это причинило ему ужасные страдания, но он с удивительным мужеством переносил нестерпимую боль. Он сам промывал себе раны во время остановок в степных источниках, но в последний день они воспалились сильнее.
Молодая Эймоа тотчас же принесла глиняную чашку с водой и хотела обмыть раны. Раф не позволил ей этого. Эймоа с удивлением взглянула на него. Он обратился к ее отцу и просил передать ей, что это не в обычаях белых, он сделает это сам, потому что у них это считается неприличным. Вождь перевел это своей дочери. Она засмеялась и вышла из хижины. Раф промыл свои раны. Эймоа вернулась в вигвам с какими-то листьями. Она наклонилась к молодому человеку, положила листья на раны и обернула ему ноги и руки тонкой оленьей шкурой. Листья уняли жгучую боль, и Раф от души благодарил молодую девушку. Она не понимала слов; но поняла выражение глаз и лица.
Потом дикарка подошла к огню, нарезала кусочками бизоньего мяса и изжарила их на огне. Раф с удовольствием поел жареной говядины: все последние дни ему приходилось есть жесткое и черствое сушеное мясо. Потом Эймоа принесла различных ягод и плодов и ушла в свой вигвам, который стоял рядом с вигвамом ее отца. Раф и Теа-ут-вэ легли отдыхать на шкуры бизонов, которые еще раньше принесла Эймоа и положила одну на другую.
На другой день раны уже не были так ужасны. Они больше не горели, и вид их был гораздо лучше. Эймоа вновь перевязала их, и Раф опять благодарил ее от всего сердца. Потом он стал помогать ей в хозяйстве, разложил костер и убрал вигвам. Молодая девушка ласково смеялась, но часто с сожалением и участием смотрела на него. Раф видел, что ей жаль, что он должен погибнуть, как погибают все пленные у индейцев.
Он взял маленькую руку молодой девушки и крепко сжал ее. Она не отнимала руки и только с еще большим состраданием взглянула в его глаза.
Еще рано утром Теа-ут-вэ ушел в том же костюме, в котором он вышел из вигвама совещаний на Арканзасе. Также и теперь в левой руке он держал трубку мира, а в правой — длинное копье.
Это совещание должно было решить участь Рафа. Все индейцы отличаются необыкновенной скрытностью. Высказать свои настоящие чувства считается у них слабостью, и они кажутся совершенно холодными и апатичными, тогда как находятся в самом ужасном волнении. Эта особенность характера была и для Теа-ут-вэ. Но несмотря на это Раф из его поступков мог заключить, что он относится к нему благосклоннее других дикарей. Спас ему жизнь тогда, когда он попал в руки дикарей, он заботился о Рафе во время длинного перехода через степи, дал ему лошадь, а теперь взял его даже в свой вигвам и дал ему полную свободу. Раф надеялся, что Теа-ут-вэ и в этот раз заступится за него.
Вот что привязывало вождя к Рафу. У Теа-ут-вэ был сын. Он любил его больше всего на свете. Своею храбростью на войне, ловкостью и силой на охоте за бизонами этот молодой человек отличался от других дикарей и обещал сделаться таким же знаменитым, как «Черный Орел». Тогда Эймоа была еще ребенком; мать умерла при ее рождении и Теа-ут-вэ не взял себе другой жены. Сестра вождя занялась воспитанием маленькой девочки, которая во всем была похожа на свою мать. Но его сын был убит в одной из кровавых битв с команчами. Это так поразило Теа-ут-вэ, что он долго горевал и сделался суровым и угрюмым. Его только и оживляла мысль о кровавой мести за своего любимою сына.
