Джеймс Шульц - Ошибка Одинокого Бизона (Повести, рассказ)
Крик сестры заставил нас вздрогнуть. Мы оглянулись и посмотрели в ту сторону, куда она показывала: одинокий всадник гнал наших лошадей к низовьям реки. Издали мы не могли их разглядеть, однако не сомневались в том, что это наш табун. Сначала вор гнал их лесом и отъехал на большое расстояние раньше, чем подняться на открытую равнину.
Мы не верили своим глазам. Неужели нас постигла новая беда? Молча стояли мы и смотрели вслед табуну. Наконец отец вскочил на лошадь, на которой приехала моя мать, а мне приказал сесть на лошадь сестры.
Мы пустились в погоню, но трудно нам было сидеть на женских седлах. Мы остановились, сняли седла и поехали дальше. Но с самого начала я знал, что погоня бессмысленна. Я привел для матери и сестры двух старых вьючных лошадей, которые не могли бежать быстро, как мы их ни колотили пятками. И все-таки мы надеялись, что совершится чудо и мы догоним врага.
Сначала ехали мы долиной реки, потом повернули на восток и поднялись на равнину. Здесь отказались от погони. Всадник и лошади далеко нас опередили. Мы увидели лишь пятнышки на синем фоне, когда табун переваливал через гряду холмов. Мы следили за этими пятнышками, пока они не скрылись из виду. Потом повернули мы лошадей и поехали назад, к нашему лагерю.
Отец, сгорбленный, молчаливый, ехал впереди. А я не мог примириться с потерей лошадей. Это были мои лошади. Я их любил, гордился ими, а теперь они были навсегда для меня потеряны. Уж так и быть, признаюсь тебе: на обратном пути я плакал.
Мать и сестра встретили нас на опушке леса и молча последовали за нами к тому месту, где остались наши вещи. Здесь мы сделали еще одно открытие: враг рылся в наших вещах и похитил седло моего отца и мешок, в котором хранился талисман — кусок льда, притягивающий огонь с неба. Пропали также мой лук, стрелы и прекрасный колчан — подарок Белого Волка.
Отец, не говоря ни слова, спустился к реке и сел на берегу. Мать начала разбирать наши пожитки, решая вопрос, что взять с собой и что оставить. Кроме вигвама и вигвамных шестов, было у нас восемь вьюков, а мы могли взять только два; нам четверым предстояло идти пешком.
Матери тяжело было отбирать вещи, которых мы не могли взять с собой. Она к ним привыкла, дорожила ими и не хотела их бросать. Подойдя ко мне, она уселась на траву и заплакала. Плакала и сестра. Я сам с трудом удерживался от слез.
Вернулся отец и сказал нам:
— Солнце заходит. Укладывайте вещи. В путь!
— Нет, нет! — закричала мать. — Я не хочу идти дальше! О, вернемся назад! Вернемся к нашему племени. О муж мой, подумай, можем ли мы бродить пешие по равнинам, где рыщут неприятельские отряды? Мы потеряли все! Враги украли Трубку Грома и другой твой талисман, они угнали наш табун, а вспомни, как работал твой сын, чтобы купить этих лошадей! Муж мой, мы беззащитны, враги убьют нас! Пойдем назад, отыщем лагерь нашего народа!
Я всматривался в лицо отца. Он слушал внимательно, взвешивал слова матери. Казалось мне, он подчинится ее воле. Но мечты мои развеялись, когда он воскликнул:
— Нет! Назад мы не пойдем! Мы должны идти дальше. Не хочу я жалким бедняком возвращаться к пикуни. Я отведу вас к кроу, а потом снова пойду в лагерь ассинибуанов за лошадьми и трубкой.
Но все-таки слова отца вдохнули в меня надежду. «Не гнев, а стыд мешает ему вернуться к пикуни, — подумал я. — Он стыдится своих неудач, стыдится того, что по его вине стали мы жалкими бедняками. Если бы удалось мне купить новый табун, отец, пожалуй, склонился бы на наши просьбы и повел нас домой, к пикуни».
Долго мы не могли решить, какие вещи взять с собой, какие оставить; — в конце концов каждая мелочь была нам нужна. Взяли мы вигвам — одну покрышку без шестов, — нашу одежду, несколько одеял, принадлежности, необходимые для дубления кожи, порох и пули и два желтых металлических котелка; котелки мы закупили у Красных Курток на севере, отдав за них сорок бобровых шкурок. Вьюки мы привязали к нашим двум лошадям, а оставшиеся вещи даже не попытались спрятать. Мы бросили их в роще и побрели на юг.
Спустившись к реке, мы сняли мокасины и вброд перешли реку. Я первым выбрался на берег и, обуваясь, увидел на песке свежие отпечатки ног человека. Следы вели к лесу. В кустах я нашел пару изношенных мокасинов. Вокруг трава была примята. Я догадался, что здесь лежал человек, который нас выследил, а затем угнал наших лошадей. Внимательно осмотрел я мокасины и вспомнил, что уже раньше видел этот странный узор из красных, синих и желтых игл дикобраза и три полоски на голенище. Сомнений быть не могло: эти мокасины носил воин из отряда чейеннов.
Я вернулся к реке и показал отцу свою находку. Отец не мог вспомнить, видел ли он раньше эти мокасины, но мать их узнала и даже описала наружность человека, который их носил: высокий, стройный, длинноволосый, в косы вплетены тесемки из меха выдры.
— Не все ли равно, какой он на вид? — воскликнул отец. — Он нас проследил и ограбил. Слепы мы были и не видели, как он шел по нашим следам.
— Я не думаю, что он нас выследил с согласия своего вождя, — сказал я.
— Ты прав, — подхватила мать. — Вождь чейеннов — славный человек. Он не желал нам зла.
Отец злобно расхохотался.
— Славный человек, говорите вы? А я уверен, что вождь послал лучшего своего бегуна и разведчика, чтобы завладеть моим талисманом. Ну, что ж! Быть может, когда-нибудь я повстречаюсь с этим чейенном.
Впервые пришлось нам так долго идти пешком. Мы с отцом не чувствовали усталости и могли идти всю ночь, но мать и сестра выбились из сил и едва передвигали ноги. Когда Семеро показывали около полуночи, Нитаки заплакала, села на землю и заявила, что дальше идти не может.
— Ты поедешь верхом! — воскликнул отец.
Мы сняли большую часть поклажи с лошади, которую вел отец, и посадили сестру на маленький вьюк. Снятую поклажу мы навьючили на другую лошадь. Несчастные животные храпели под тяжестью ноши. Я мысленно говорил себе, что по вине отца страдаем не только мы, но и наши животные.
От реки Ракушки до реки Иеллоустон расстояние большое; еще длиннее кажется путь, когда идешь пешком, а все дождевые лужи высохли. Когда рассвело, мы находились еще очень далеко от реки, на берегах которой охотились кроу. Нам очень хотелось пить; отца и меня жажда мучила сильнее, чем женщин. Мы едва могли говорить. Мне казалось, что во рту у меня песок.
Мать о чем-то меня спросила, но голос мой звучал так хрипло, что она не расслышала ответа. Тогда она простерла руки к восходящему солнцу и воскликнула:
— О великое Солнце, правящее миром! Сжалься над нами! Вразуми мужа моего, который заставляет наших детей так жестоко страдать!
