Роберт Штильмарк - Наследник из Калькутты
Тут взгляд его упал на пакет, оставленный похитителями в пустой колыбели. Он разорвал обертку, прочел короткое письмо пиратов и сразу обмяк и утих. Каррачиола попятился, увидев лицо судовладельца. Оно исказилось судорогой страха и стало восковым.
— Стой, Каррачиола! Черт с ними, с теми двумя, оставь их. Отнесите меня в каюту капитана, не в мою, слышите? Ты и Оге все время будьте около меня. Ступай за Оге… Нет, погоди! Погляди, нет ли там еще чего-нибудь.
Убедившись, что, кроме письма, пираты ничего больше не оставили в разворошенной колыбели, Грелли велел поднести свечу поближе и еще раз перечитал карандашные строки, написанные по-испански:
«Джакомо Грелли!
Ты больше не Леопард. Своим вероломством ты заслужил смерть. Если вздумаешь причинить зло Райленду и Эмили, я пришлю тебе голову твоего сына, зажаренного живьем. Верни этим людям то, что ты отнял у них, а за моими камнями я приду сам и сыщу тебя даже на дне преисподней.
Бернардито.»
Грелли протянул записку к пламени свечи и с суеверным страхом растоптал на полу серые пушинки пепла.
Когда Оге Иензен и Каррачиола перенесли хозяина в каюту, с берега вернулись матросы. Они прибыли на бриг с пустыми руками, приведя на буксире лишь пустую шлюпку, брошенную пиратами на песке отмели. Брентлей ожидал, что неудача десанта вызовет новый гнев хозяина, но, войдя вместе с Уэнтом в свою каюту, где врач осматривал раненого, капитан застал его уже без сознания.
О повторении десанта нечего было и думать из-за налетевшего шторма. Всю ночь больной бредил и метался. Днем, после операции, он то утихал, то сквернословил и божился. К вечеру ему стало хуже.
Так прошли первые сутки после ранения Леопарда.
В море бушевали смерчи и вихри. У дверей капитанской каюты, где лежал раненый, бессменно оставался Каррачиола. Гигант Оге неподвижно сидел в темном углу каюты; он сосредоточенно и тупо смотрел на руки врача, прикладывавшего больному примочки и менявшего перевязки.
3
Каюту, которую прежде занимали вдвоем Джозеф Лорн и Джеффри Мак-Райль, Брентлей предоставил мистеру Альфреду Мюррею.
Вечером 1 января Ричард Томпсон снова явился навестить нового пассажира и застал его в глубоком сне. Адвокат тихонько уселся в плетеное кресло и стал рассматривать лицо спящего…
Еще в полночь, едва узнав о похищении ребенка, бультонский стряпчий понял, что островитяне повели военные действия против Грелли по отчаянно смелому плану. Адвокат теперь не сомневался, что Мюррей был одним из исполнителей этого плана и должен был усыпить бдительность Грелли мнимой капитуляцией.
…Спящий не шевелился. Широкая грудь вздымалась спокойно и ровно. Лицо, освещенное висячей лампой, было мужественным, но выражало крайнюю усталость. Она сквозила в чертах вокруг горько сжатого рта, в тенях и морщинках у глаз. Это не было утомление физическими невзгодами и трудом, это была глубокая усталость души, страдавшей под непосильным бременем ненависти, тяжких обязательств, мучительных раздумий и неразрешимых противоречий. Тоска по душевному покою — вот что было написано на лице спящего.
Дверь скрипнула. Эмили тихо переступила порог. Ураган и ливень уже ослабевали, но море еще волновалось, судно вздрагивало и раскачивалось. Ступая с осторожностью по узкому коврику, Эмили при наклоне судна пошатнулась и ухватилась за руку Ричарда. Волосы девушки коснулись лица адвоката, и вид серебристой прядки над виском поразил его еще больше, чем Паттерсона.
— Боже мой, что они сделали с вами! Проклятие злодею! Но теперь, мисс Эмили, когда вы соединились с любимым человеком, вас ждет мирное счастье. Грелли обещает развод. Как только ваш друг восстановит свои права, вы…
Девушка засмеялась невесело. Она осторожно защитила от света глаза спящего и заговорила тихо, чтобы не потревожить его:
— Мирное счастье, говорите вы, мистер Томпсон! Вы напрасно утешаете меня. Я ведь хорошо понимаю, что это невозможно. Грелли прав: английское общество никогда не простило бы мне моего мнимого брака. Даже если Фреду удастся выйти победителем из борьбы с Грелли, моя и его судьба останется очень печальной. Общество отвернется от человека, который отважится назвать своей женой пособницу разоблаченного бандита. Ведь люди не знают… Я устала за все эти годы. Конечно, я хочу хоть немного простого счастья, но Фреду никогда не придется упрекнуть меня в том, что ради моего счастья он отказался от родины… Нет, о браке с Фредом я должна забыть, — договорила она шепотом и смахнула слезинку.
Спящий по-прежнему не шевелился.
— Сэр Фредрик Райленд! — сказал адвокат погромче, обращаясь к лежащему.
Эмили вздрогнула и резко обернулась к дверям.
— Господи, я подумала, что вошел тот! О Фред, — произнесла она в слезах, — мне страшен даже звук твоего настоящего имени, как страшны и ненавистны стены твоего фамильного дома!
Глухо зарыдав, она упала на колени перед постелью спящего и спрятала голову у него на груди.
Не меняя положения и не открывая глаз, как слепой, сэр Фредрик прижал голову девушки к губам и с нежностью поцеловал седую прядку над ее виском. Он слышал весь разговор Ричарда со своей невестой, но, слушая, оставался лежать с закрытыми глазами, чтобы не нарушить состояния глубокой внутренней сосредоточенности. В эти минуты он обдумывал новое важное решение своей судьбы. Решение это было нелегким, но подсказывалось оно всем опытом жизни, нравственными убеждениями и самой совестью.
В дверь постучали. Все трое встрепенулись, Ричард вскочил с места. Взволнованный Паттерсон приоткрыл дверь в каюту:
— Леди Эмили, мистера… Мюррея и вас, Ричард, пастор просит немедленно подняться в капитанскую каюту.
Он готовится соборовать раненого. Больной очень плох. У него заражение крови…
В капитанской каюте, где лежал больной, пламя нескольких свечей озаряло морские карты, барометры, часы и оружие на стенах. Китаец-повар Брентлея набивал кусочками льда холщовую сумку, снятую с головы больного. Леди Стенфорд, неубранная и непричесанная, гладила мокрые волосы Грелли. Лицо ее выражало испуг и горе.
Один рукав батистовой сорочки больного был отрезан; обнаженная левая рука с великолепной мускулатурой, перехваченная тугой повязкой, багровая, свисала, как подрубленный сук. Опухоль уже дошла до кисти. У кровати стоял таз, наполовину наполненный кровью, которую доктор Грейсвелл только что выпустил из вены больной руки.
В помещении еще пахло горелым мясом и дымом углей. Днем Грелли сам потребовал, чтобы врач прижег ему рану раскаленным железом. Операцию эту больной вынес молча, но после прижигания ослабел. Пульс его сделался аритмичным, испарина выступила на теле.
